донесся голос сержанта, который разговаривал по рации. Вскоре в квартиру, топоча, как лошади, вошли два дюжих санитара в броской униформе Центроспаса. В комнате, где и до их появления было тесно, стало не повернуться. Они сняли с шеи погибшего удавку, упаковали его в черный пластиковый мешок, погрузили на носилки и, неловко протиснувшись через мизерную прихожую, освободили помещение. На полу остался только очерченный мелом контур тела да растянувшаяся, как дохлая змея-альбинос, удавка.
Снаружи было слышно, как санитары, сдавленно матерясь и скребя ручками носилок по стенам, с трудом разворачивают свою ношу на узкой лестничной площадке. Потом кто-то, видимо, сержант, закрыл дверь квартиры, и удаляющиеся голоса зазвучали глуше, а вскоре и вовсе стихли. Внизу гулко бабахнула дверь подъезда, и через открытую форточку на кухне стало слышно, как санитары возятся около своего микроавтобуса.
Эксперт, высоко, как журавль, поднимая ноги, чтобы не затоптать улики, расхаживал по комнате, щелкая затвором фотоаппарата и слепя глаза вспышками блица. Из двери, что вела на кухню, высунулся старлей Васин – молодой, круглолицый, румяный и лопоухий, неизменно вызывавший горячую симпатию у дам пенсионного и предпенсионного возраста.
– Вопросы к свидетелю есть? – спросил он, адресуясь к Кузнецову.
– Ты все запротоколировал? – ответил тот вопросом на вопрос.
– Обижаешь, начальник, – хмыкнул Васин и, выставив перед собой растопыренную пятерню, несколько раз сжал и разжал пальцы. – Мы писали, мы писали, наши пальчики устали…
– Тогда вопросов нет, – сказал Кузнецов.
– Так я отпускаю?
– Конечно.
Свидетельница, сухонькая и востроносенькая старушенция в надетом поверх синего свитера цветастом халате и домашних шлепанцах с меховой оторочкой, в сопровождении старлея появилась из кухни и проследовала к выходу. По дороге оба не переставали говорить: Васин благодарил старушенцию за оказанную ею неоценимую помощь следствию, а старушенция уверяла, что все это пустяки, что покойный был мужчина тихий, положительный и безвредный и что если бы ее спросили, скажем, про Масловых из двадцать седьмой или Назаровых из восемнадцатой, она бы такого порассказала, что только держись!
– Уф, – сказал Васин, закрыв за ней дверь и вернувшись в комнату.
Быков, который по-прежнему стоял, привалившись тощим задом к подоконнику, закурил новую сигарету.
– Протокол покажи, – потребовал Кузнецов, пристроился рядом с Быковым и широко, с риском вывихнуть челюсть, явно непроизвольно зевнул. – Сигареткой угостишь?
– Не выспался, ловелас? – усмехнулся капитан, протягивая ему открытую пачку. – Понимаю, дело молодое!
– Ага, – хмыкнул Кузнецов, выуживая из пачки сигарету. – С такой жизнью забудешь, как оно делается, это молодое дело!
– Что так? – сочувственно поинтересовался Быков.
– Бомжи жмура за городом в венткамере заброшенной
