из потайного места яркую театральную открытку и, не оборачиваясь, резко подала Ригелю:
– Вот что я нашла в твоём комоде среди тряпья и носков. Это что?!
Ригель искоса взглянул на улику и вопреки своему не малому общественному положению испытал некоторую лёгкую стыдливость. Если, конечно, можно так назвать тот тихий ужас, который он в себе ощутил.
На исключительно дорогой штучной праздничной открытке (стоимостью в полтора рубля!) в легко узнаваемой по особому обрамлению «зеркала» сцене Императорского театра (что на Каменном острове) кричало в свет и очаровывало поклонников белоснежной улыбкой и всем своим розового колера голым сценическим костюмом живописное изображение знаменитой на весь Петербург актрисы.
Под изображением:
«Этуаль Санкт-Петербурга!
Мадемуазель Софи Усиевич!»
Ригель даже не стал глядеть на оборотную сторону открытки. Смог бы прочесть по памяти, как там было подписано.
«Милому Зинуле от Софи».
– Тьфу ты!.. В её тётушку! В дядюшку!.. И туда же. – А в мыслях обречённо промелькнулось: «Капец».
– Это что?!
– Что значит – что?! – в ответ ушёл в защиту, возмущённо вскинул брови Зиновий Петрович и как-то натужно засучил по полу ногами, как будто впряжённый в гужевую повозку жеребец вскинулся в галоп, но оглобли одёрнулись: – Ну и что?! Это же пустяки.
– Пустяки?!
– Ну да, пустяки. Признаюсь, как-то имелось… Ой, не упомню и когда, приглашение в Императорский… на премьеру. А что?.. Чай, не в последних чинушах сижу в присутствии. Ну вот, встретились, признали в театральных потёмках друг дружку, порадовались свиданию. Сколь времени уже не виделись-то?.. Мы же все из одного уезда. Из одной деревни. Из одного детства, в конце концов. Сама ведь знаешь, как мы крепко повязаны.
Аглая угрожающе молчала и метала молнии в Ригеля с нескрываемым презрением.
– А что и почто?.. Не за что и зачем? – запутался в словах Зиновий и как-то само собой каламбурил. Однако совладал с эмоцией и попытался оправдаться:
– В предместье театра, на дачах у Клейнмихелей, в тот вечер гостили лейб-гвардейцы.
– Ну и что?
– Мы с Сысоевым хорошечно[18] выпили водки. Он захмелел, увидел на сцене Софию, оказался от неё в нескрываемом восторге, увлёкся. А дальше – больше; внезапные и серьёзные намеренья, всякое и амурное. Обычная офицерская дурь, дескать, никому из господ не дозволю ей под одежды таращиться! Не сметь!.. Даже издали в монокли.
– Было бы на что, – хмыкнула Аглая.
– Смеху вокруг!.. А тот Сысоев разошёлся, буйствует, уже и ревнует, – продолжал Ригель. – София такое дело знает и сама – в азарт. Вся загорелась, флиртует: тю-тю-тю… тю-тю-тю… И вроде как бы да, а вроде и нет. В общем, ответила шуткой. А при антракте решились мы с ней подстегнуть этого ревнивца. Она возьми и демонстративно – перед всеми, черкни мне
Хорошо, добротно, прилично (
