гроб, на могилку цветы положили и отправились в Петров двор, поминать всей деревней, приглашали и монаха к застолью, да руками отмахивался. Выдали ему в дорогу угощений две сумки для братии обители, а хозяин щедро службу оплатил, на том и распрощались.
Идет монах по тропинке лесной, закутанный в мантию по уши, подходит к дорожке, что на пруд ведет, а навстречу ему отец Никодим.
– Отец Фома, молился я сегодня, да страх на меня такой напал за тебя, что решил я навстречу выйти, авось случится что! Рад, что встретились, а то пришлось бы до самой деревни топать. Да, что ты завернулся как неродной, знаем мы про твои похождения, ну ничего, отмолишь, дай-ка я тебя перекрещу, – и перекрестил, да за мантию взял, чтобы раскрыть лицо.
Тут мантия спала наземь, а под ней девица нагая. Завизжала что есть сил нечеловеческим голосом и бегом в кусты с воплями и криками, а как отбежала подальше, послышался оттуда топот копыт, словно лошадиный.
Испугался Никодим, но понял, что спасать нужно брата, и как мог, поторопился в деревню. Прибежал, а там поминки уж начались.
Где? – говорит, – могила покойницы, ведите меня к ней, беда приключилась с Фомой нашим!
Мужички встали, да бегом к кладбищу.
Очнулся Фома в темноте. Лежит, да чувствует, как голова трещит от боли, как будто ударил его кто сзади и ничего вспомнить не может, воздуха мало вокруг. Пробовал на ощупь разобрать, где он находится. Теснота, доски какие-то рядом, уперся что есть мочи в них, да нет сил никаких, не открываются.
Как завопит тогда он:
– Да, что же это творится батюшки, да как же я тут очутился, неужто в гробу лежу, да разве же людей заживо хоронят? Уж наверно и отпели раз не слыхать ни звука. Стал он молиться, да так сильно, что чувствует, что вот-вот от напряжения силы совсем иссякнут и сознание потеряет.
Вопил, пока не устал, а затем зашевелились мысли одна за другой. Вспомнил он все свои жизненные беды, что случались с ним, вспомнил как по его нерадению на монастырской мельнице промокли тридцать мешков муки и братия долго еще голодали, припомнилась ему крестьянка, за которой наблюдал часто на службе, а потом бегал на речку чтобы посмотреть как она белье стирает, забыв о данных обетах. Пришла на память и корчма, в которой любил засидеться с местными пьянчугами, драки и порванная одежда, от чего стыдно было потом возвращаться в монастырь.
Смирился Фома со смертью, расслабился, лежит и ждет, как он прямо сейчас в аду окажется. Тело все затекло, шевелиться никак не получается. Стал он просить о помиловании, лежит и в мыслях готовится к худшему. Тут слышит – шорох какой-то, а воздух у него заканчивается, уже и голова думать не может, а шорох все сильнее и громче, будто рядом совсем. Почувствовал Фома, как гроб его качать начало, да потрясывать. Подумалось, что так всегда в ад отправляются грешники, тут и отключился совсем.
Подняли мужики его гроб из могилы, открыли, а он уже и не шевелится, стали
