из котомки кусок твердого сухаря, размышлял вслух:
– Да-а, таким харчем сыт не будешь, надо бы поплотнее чего. Вообще, раз отправили в путь, надобно и провиант выдавать, ну да ладно, терпи пока брюхо, выслушаем умирающего, а там и пожуем.
Долго сидел, идти дальше совсем не хотелось, над головой, по густым веткам прыгала проворная белка, таскала орехи в дупло, над верхушками елей плыли причудливые облака.
– А-а-а, – сладко зевнул, – сейчас бы вздремнуть малехо. Ну да ладно, раз вызвали, пойду, а то глядишь и солнце зайдет, может и приютят на ночь, не откажут. Как-никак, а божье дитя.
Деревня затихла после трудового дня, по дороге важно шагали утки, пастух плелся за стадом коров, что возвращались с луга, за спиной послышался скрип телеги и топот усталой лошади.
– Здоров будешь отец! Никак в Петров двор торопишься? – окрикнул Фому, крестьянин с телеги.
– И тебе не хворать! Угадал, к ним спешу, – повернулся в сторону скрипучих колес, монах.
– Ну садись. Раз так, подвезу, они-то на окраине живут, далеко еще.
Усталая лошадка остановилась и фыркнула, надоедливые мошки старались забраться прямо в нос.
Фома забрался на край телеги и свесив ноги удобно уселся:
– Эх брат, хорошо тут у вас! – разглядывая босоногих крестьянок с деревянными граблями на плечах, что возвращались с поля и протяжно пели свежими девичьими голосами.
– Да, отец, неплохо! – ухмыльнулся крестьянин, – Да ты никак новый, а где ж Никодим? Его обычно к нам посылают!
Фому передернуло, он вспомнил, как брат Никодим отчитывал его за лень, внимание к женскому полу и нерадивость к службе еще пару дней назад.
– Молится. Все молится, а теперь я буду вместо него, – с прищуром произнес монах.
Лошадь шла неторопливо, проезжали мимо деревенского ставка, где купались ребятишки, вдоль пасеки и стогов, затем телега проплывала вдоль мельницы, у которой дымил трубкой огромный мужик. Наконец крестьянин дернул вожжи, и телега пошатнулась.
– Добрались. Вот он – Петров двор! – кивнул крестьянин.
– Благодарствую, – отряхивая от соломы котомку, ответил Фома.
– Ты это… там смотри, жена у Петра непростая. Уж не знаю и чего они позвали вас, монастырских. Осторожнее там, отец, ну, бывай! – телега тронулась, крестьянин, махнув рукой, поехал дальше.
– Ладно уж, не впервой, разберемся, – поглядывая на высокий забор, проговорил Фома.
За забором надрывалась от лая собака, почуявшая лошадь. Через мгновение широкая дверь отворилась и за ней показался статный мужик в плотной рубахе с густой черной бородой.
– А-а, монашествующие прибыли! Что ж вы отец, с утра выглядываем, померла баба, не дождалась покаяния! Ай, беда, беда, что делать-то?! – причитал мужик, пропуская монаха во двор, под лай злющего цепного пса.
Фома
