но знали об этом лишь Цинтия и Лоренцо.
Он глянул на нее и на подвеску:
– Пока ночь не растаяла, дотторина… я должен сделать вам предложение.
Несколько стремительных мыслей пронеслись у Цинтии в голове. Все остальные продолжали свои разговоры, так что услышать мог лишь Марсилио Фичино, однако Фичино был архиплатоником во всем.
Лоренцо открыл рот. Пробили часы. Лоренцо закрыл рот, сморгнул, вновь собрался заговорить, но тут раздался следующий удар часов. С внезапной усмешкой Лоренцо коснулся струн, запрокинул голову и пропел: «Три». Затем сжал руку и продекламировал: «Четыре».
На шестом ударе Цинтия уже хихикала неудержимо, а к двенадцатому все смеялись и хором повторяли за Лоренцо.
– В сад! – воскликнул Лоренцо, когда затих последний удар. Он вскочил. – Скорее! Все за мной!
Смеясь и пошатываясь, гости поднялись из-за стола и вышли в арки.
Полная луна заливала сад; сосны, пальмы и кипарисы серебрились на фоне неба и по-летнему больших звезд. Сад был разбит с безжалостной аристотелевой точностью: радиальные дорожки, выложенные каменным узором, куртины, клумбы. В центре высилась колоннада белого мрамора с мраморными же скамьями вокруг бронзового фонтана – Венеры, встающей из эгейских вод. Фичино создал образ, Донателло отлил его в металле, а Боттичелли перетолковал красками, добавив свои всегдашние слои символов и аллегорий.
Поэт Артуро Полициано и Алессандра Скала, художница и режиссер флорентийского Гранд-театра, сидели на скамье и оживленно беседовали.
– Орфей спускается в ад, – сказал Полициано. – Спускается. У всех поэтов так.
Скала ответила:
– Мы можем прорубить в сцене люк, и пусть актер играет не на виду у зрителей?
– Идти по сцене не значит спуститься!
– Либо можем поставить лестницу… ой, погодите. Вы не говорили в последнее время с Леонардо?
– С архимедовцем? Последний раз мы встречались зимой.
– Он принес мне эскизы машины – даже нескольких машин, – чтобы перемещать актеров и декорации. Чтобы боги летали и все такое. Допустим, когда Орфей идет, ад поднимается на колесах, придуманных Леонардо…
Полициано был в лиловом, Скала – в абсолютно черном бархате с сотнями крошечных серебряных пуговок.
– Бог ночи и богиня неба, – театральным шепотом проговорил Фичино у Цинтии за спиной.
Она услышала шарканье, быстро обернулась и подала ему руку; с легкой улыбкой и кивком хромоногий философ принял ее помощь.
Все начали рассаживаться. Лоренцо настоял, чтобы гости заняли скамьи только с одной стороны. Цинтия думала, что начнется некий спектакль, сочиненный Лоренцо и поставленный Алессандрой. Летом здесь репетировали другую пьесу Лоренцо, «Жизнь Юлиана», которая затем с успехом прошла в городе, а также, в переводе, в далеких Лондоне и Византии.
