вози сам. Кто ж тебе не позволит?
– Интересно, мил-человек, а сколько же ты зарабатываешь в обычный день, если ты за один день простой работы просишь одиннадцать рублей? Ты хоть похвались, – выговаривает ему инженер.
– Я на цементе три ходки за ночь делаю, по восемьдесят копеек ходка, два с половиной целковых без малого. Ночью езжу, по холодку, по накатанной дороге, а ты мне предлагаешь по жаре промеж барханов вихляться с негабаритом, моторы да передачи рвать, да ещё с казаками-охранничками. Ты уж извини, инженер… как там тебя, Калинин? Но я с тебя ещё мало прошу.
Горохову и сказать тут было нечего.
– Значит, одиннадцать рублей ходка? – он достал сигареты. – Слушай, а откуда у вас столько работы, куда вы все этот цемент возите?
– На берег, – как-то коротко ответил хозяин тягача.
– На берег, – повторил за ним инженер, по тону собеседника поняв, что дальше на эту тему тот говорить не намерен. – Ну ладно, я подумаю, если ничего дешевле не будет, я к тебе обращусь.
– Ну давай, – закончил беседу водила.
По тёмной улице Горохов побрёл, не спеша, к своей гостинице, задумчиво уступил дорогу старенькому рычащему квадроциклу, что проехал мимо, подняв пыль, постоял, закурил.
«Горы цемента. И куда Папа Дулин эти горы возит? Что он там себе строит? Завод какой-нибудь? Крепость? Еще один мост в Пермь? Что? Это, конечно, нужно выяснить. Но пока ничего, что может помешать плану, предпринимать нельзя, никаких лишних движений, не привлекать внимания, не отсвечивать, покуда всё не будет готово, никуда нос совать нельзя, даже вокруг городской стены ездить больше не нужно, побольше торчать в степи, в городе поменьше. Я горный инженер, которого, кроме воды и буровых, ничего не интересует».
Едва обошёл на входе опять прицепившихся к нему ботов, едва вошёл в гостиницу, как к нему подлетела Нинка и, делая вид, что что-то моет, одним углом рта ему прошептала:
– Коняха пришёл со своими, сидят в зале в углу слева, под кондиционером. Он в чёрной рубахе, крутой такой, и зуб у него золотой.
Горохов едва заметно кивнул и прошёл в зал, на ходу снимая маску и фуражку. Конечно, он бросался в глаза, этот Коняха, сидит, шляпу не снимает. Рубаха чёрная и шляпа чёрная, на фоне всех других выделяется. У Тарасова чёрный пыльник, и этот в чёрное одет. Это, видно, у них тут форс такой, у местных уважаемых людей – таскать чёрную одежду, когда днём на улице до шестидесяти доходит. На поясе большой пистолет в кобуре, кобура глухая, модель не разобрать, но, судя по всему, полуавтоматический. На правой руке массивный золотой браслет. Сам Витя Коняхин черняв, смугл и, как говорится, «весь из себя». Сразу видно по манерам, по жестам вальяжным – человек влиятельный. Может, так оно и есть. Сидит, лениво пялится на танцующего бота, перед ним большое блюдо с жареным тёмным мясом, скорее всего, вкусные отбивные из голени дрофы, и большой, статусный стакан с пивом. С ним всё ясно, типичный местный авторитет с серьёзной крышей, и рядом, как и положено, с ним за столом сидят два человека. Как и положено, людишки даже на вид очень, очень неприятные.
