дю Барнстокра.
Если комментирование становится приемом, общим для всей повести, то приемом частным, но частотным, является прием комментирования чужих слов.
Так, комически не соответствуют друг другу (для Глебски) ярлык, навешанный на Хинкуса, и его психологическое состояние на данный момент: в подброшенной инспектору записке Хинкус рекомендуется как «опасный гангстер, маньяк и садист» [3;229], но все детали портрета Хинкуса несут в себе семантику затравленности, беспомощности, ужаса:
«Глаза у него [Хинкуса – Н.С.] были круглые, правое веко подергивалось, и в глазах был страх. Крупный гангстер. Маньяк и садист» [3;239].
В эпизоде, где хозяин отеля представляет Луарвика: «По дороге его постигла катастрофа, и мы, конечно, не откажем ему в нашем гостеприимстве» [3;339], Глебски, раздраженный после допроса Луарвика, саркастически комментирует увиденное и услышанное:
«Судя по виду господина Луарвика Луарвика, постигшая его катастрофа была чудовищной, и он очень нуждался в гостеприимстве» [3;339].
Прием комментирования реакции героев на какое-либо событие используется авторами для создания группового портрета: Стругацкие перечислительно воссоздают реакции всех постояльцев отеля на неудачное падение Глебски. И эти реакции, проявляющие главные качества персонажей, вступают между собой в отношения противоречия (все тот же принцип несоответствия):
«Короче говоря, минуты через три я снова оказался перед крыльцом, и вид у меня, вероятно, был неважный, потому что госпожа Мозес испуганно спросила, не следует ли меня растереть, господин Мозес ворчливо посоветовал растереть этого горе-лыжника в порошок, <…>. Господин Симонэ издевательски рыдал и гукал с вершины телефонного столба, господин дю Барнстокр, извиняясь, прижимал к сердцу растопыренную пятерню, <…>» [3;216].
Но, пожалуй, самым характерным для Глебски приемом преобразования окружающего пространства в пространство комическое становится не просто комментирование, а комментирование с использованием приема доведения какого-либо принципа, выхваченного из действительности, до абсурда.
Так, Глебски доводит до абсурда стремление Сневара заставить постояльцев глядеть на отель через его, Сневара, рекламную призму. Думая о лихой езде Брюн на чудовищном по своей мощности мотоцикле, Глебски «заглядывает в будущее» и создает траги-фарсовое предание по канонам предания Сневара об Альпинисте:
«Так и чудится, что в следующем году отель станет называться «У Погибшего Мотоциклиста». Хозяин возьмет вновь прибывшего гостя за руку и скажет, показывая на проломленную стену: «Сюда. Сюда он врезался на скорости сто двадцать миль в час и пробил здание насквозь. Земля дрогнула, когда он ворвался в кухню, увлекая за собой четыреста тридцать два кирпича…» [3;195—196].
Конец ознакомительного фрагмента.
