хотя под ним толстый пружинистый мох, похожий на сарацинский ковер, но все же…
Он вздрогнул, заставил себя сесть. Они все трое были на широкой поляне, кони мирно щипали листья с орешника, калика стоял в тени и смотрел, запрокинув голову вверх. Ровный призрачный свет мирно струился со звездного неба. Луна была резкая и блистающая, словно ее подняли со дна морского. От пожара не было и следа. Воздух был чист, без следа дыма.
На другой стороне поляны, скрытый тенью так, что Томас не сразу рассмотрел, высился огромный утес – серый, изгрызенный морозом и ветром, с оплавленным боком от удара молнии. На нем росли деревца, кусты, из щелей, куда нанесло земли, выглядывала сочная трава. А на уровне груди была поперечная расщелина, откуда едва слышно лилась прозрачнейшая вода, какую Томас когда-либо видел. Из земли выступал широкий, как надгробие, камень, вода за долгие столетия выбила в нем подобие широкой чаши, теперь красиво переливалась через край, исчезала в траве.
Через поляну пролетела крупная сова. В когтях извивался крохотный мохнатый зверек. Калика проводил ее внимательным взглядом. Томас попытался подняться, но голова кружилась, наглотался дыма, сел, прислонившись спиной к дереву. Отпрянул, раскаленные доспехи обожгли спину. Однако железо уже остывало, это было единственное напоминание о пожаре.
Нет, не единственное. Яра походит на чертенка, только белки глаз как звезды блистают на черноте неба. Да и калика, отсюда видно, весь в саже, будто из ада вылез. Его волчья душегрейка стала от копоти черной, но не обгорела.
Томас перекрестился:
– Сэр калика… А ты не верил в чудеса!
Калика озирался, словно колом шарахнутый по затылку.
– Какой сегодня день?
Томас пытался вспомнить, но трудно вспомнить то, чего не знаешь. Простонал слабо:
– Меня суком или чем-то еще по голове задело. Не помню.
– Суком? – удивился калика. – Может быть, даже листком?
А Яра мстительно перечислила, загибая пальцы и морща лоб:
– Сперва сосна рухнула на голову, к счастью – железную, потом дуб, затем ты протаранил ею горящий вяз, только щепки разлетелись, как стая вспугнутых чижей. Скажи, ворота башни Давида разбивали твоей головой?
– Башню штурмовали сверху, – сухо возразил Томас. – Сэр калика, а зачем календарь язычнику?
– Да память слабеет. Они собираются в конце весны, в последнюю ночь травня, по-вашему – мая, на первый день липня… У вас эта ночь зовется Вальпургиевой. А второй раз собираются вкупе осенью в день Купы…
Томас смотрел настороженно:
– Кто – они?
Яра сказала с невыразимым презрением:
– Только очень-очень бла-а-ага-а-а-ародный рыцарь может счесть, что он лишь благодаря своей отваге проскакал через такой лесной пожар. В ночи, через буреломы. Да еще одним скоком за десяток верст!
Томас потянул носом. Неизвестно, что такое версты, наверное, что-то амазонье мифическое, но если лесной
