курением, он подумал, что теперь, действительно, недурно бы поразвлечься. Крепкое самурайское тело потребовало любви. Здесь было принято предугадывать желания хозяина.
– Господину будет угодно пить чай на женской половине? – скорчившись в поклоне, спросил слуга.
– Да, – отрывисто бросил Сенкевич.
Он уже понял: здесь все делается не просто так, с церемониями, сложными ритуалами и тщательной подготовкой. Войдя на женскую половину, отключил память Тосицунэ во всем, что касалось любовных утех, решив: пусть секс будет сюрпризом. В своей обычной жизни он не был охотником до азиаток – так, попробовал пару раз, но не нашел ничего особенного. Другое дело – японская наложница семнадцатого века. Наверняка обладает какими-нибудь уникальными умениями.
Слуги внесли чай – зеленый, ароматный, зажгли висевшие вдоль стен, обтянутые шелком фонари и удалились. Бумажная перегородка тихо отъехала в сторону, в комнату гуськом, опустив головы, вошли четыре женщины, выстроились в ряд, опустились на колени. «Да что за нация такая ползучая?» – расстроился Сенкевич. Он терпеть не мог низкопоклонства и унижения.
Первая дама была немолода, насколько он мог судить – хотя с этими азиатками черт поймет, все одинаковые. Скорее всего, она играла при младших роль наставницы. Поэтому Сенкевич стал рассматривать остальных трех. Тут же с грустью вынужден был признать: наложницы не грешат избытком привлекательности. Как выглядят их лица, спрятанные под толстым слоем белил, понять было трудно. А вот с фигурами, по мнению русского мужика, дело обстояло совсем уж печально: шелк кимоно не топорщился ни спереди, ни сзади. Абсолютно ровные, без всяких соблазнительных выпуклостей и изгибов, тела скорее могли принадлежать недокормленным юношам-подросткам, чем зрелым женщинам. Сенкевич скользил тоскливым взглядом по субтильным девицам. Выбрал одну, у которой под кимоно угадывался хоть слабый намек на грудь. Кивнул, указывая на нее. Старшая склонилась еще ниже. Потом дамы покинули комнату тем же порядком, что и вошли.
Сенкевич опустился на кровать, устроенную на подиуме в центре комнаты. Матрац был тонким и довольно жестким, подушки сделаны в виде валиков, правда, одеяло выглядело привычно. В ожидании наложницы он разглядывал устройство спальни. Здесь тоже практически не было мебели, только с одной стороны возвышения стоял столик с полотняными салфетками, кувшином воды и шкатулками. С другой стороны, сантиметров на тридцать ниже подиума, была зачем-то постелена еще одна постель, на которой стояло странное приспособление, гладко отшлифованный чурбачок на четырех ножках. В середине была выпилена небольшая выемка. Сенкевич немного подумал, не желая обращаться к памяти Тосицунэ, потом махнул рукой, надеясь, что эта штука предназначена для каких-нибудь сексуальных изысков.
Наконец перегородка бесшумно отодвинулась, в комнату тихим призраком скользнула наложница в белоснежном кимоно. Присела возле входа, закрыла задвижку, скрючилась
