сигналами ночная улица. Стадо машин, человеческие фигурки перед витринами, крохотные, будто муравьи на песке.
Воздух стал густым и отказался наполнять его судорожно разинутый рот.
Между ним и пустотой не было ничего. Не было посредников. Один на один…
Улица слилась перед его глазами в единую пеструю ленту. А крыша медленно, будто нехотя, накренилась. Желая сбросить человека – как крендель, прилипший к краю противня. Как готовый к употреблению крендель; о воздух не опереться. Пустота. Осклизлая воронка неминуемого падения…
И тогда беззвучно закричал внутренний сторож. Неприметный, намертво впечатанный в мозг, за последнюю неделю дважды спасавший Клаву жизнь. Сторожевой центр, будящий парализованную волю. Острый и злобный инстинкт самосохранения.
Нет!..
Край крыши, сделавшийся гранью, дернулся под ногами; Клав покачнулся.
Вместо улицы мелькнула перед глазами стена противоположного дома, облепленная рекламой…
Он отбросил себя от края. Отшвырнул от пролома в ржавой ограде.
…И сразу после этого – небо. Три тусклых звезды в разрывах облаков; в какой-то момент ему показалось, что он лежит внизу, на асфальте, смотрит в небо стекленеющими глазами, а вокруг, замаранные его кровью, вопят и суетятся прохожие…
Но он лежал на крыше. Которая ближе к звездам на целых двадцать пять этажей. И над ним склонялось одно-единственное лицо, и свет рекламы делал его мертвенно-зеленым.
И в мокрых глазах застыло непонятное, но вполне явственное, пугающее выражение.
…А ведь ему и в голову не пришло задуматься, кем он выглядит в ее глазах. Старый расчетливый хрыч, старательно отделяющий себя, холодного чиновника, от себя же, но похотливой скотины в ворохе стерильных простыней. И то хорошо, что такая жизнь представляется ей ненормальной; та же Федора, к примеру, считала подобное положение вещей вполне естественным. Свободен, богат, властолюбив – имеет право…
Интересно, что лисица-Ивга так искренне ценит верность и семейную жизнь; это совершенно не свойственно ведьмам. Как правило.
Проклятый Юлек. Проклятый Назар.
Клавдий оставил ее и встал. Поморщился; неприятный привкус во рту – перенапряжение. Привет от незабвенных балерин, он даже допрашивать их не стал, отдал Глюру… Не потому, что боится… Хотя нет, боится тоже. Боится не удержаться и отомстить. За кромешный ужас, когда боль лезет из ушей, а пять неистовых стерв прут и прут, и давят, и грозят разорвать на части, а потом в тебя прилетает пуля. И хорошо, что прилетает не в печень и не в сердце. Торка… пожалуй, Хелена Торка спасла ему жизнь.
Он откинул штору, впуская в комнату вялый рассвет:
– Ты права, я так и живу. Есть хочешь?
Девчонка сдавленно вздохнула.
«Подобно тому, как две огромных птицы не могут встретиться в небе, мешая друг другу размахом крыльев… Подобно тому, как два смерча на океанской глади побоятся приблизиться друг к другу… так ведьмы не могут жить сообща, ведьмы не могут быть вместе…
