Марфа; в миру Ксения Иоанновна Романова, до брака Шестова) – мать царя Михаила Федоровича, супруга Фёдора Никитича Романова (патриарха Филарета).
Дрожь ужаса пронизала все существо царя. Холодный пот выступил у него на лбу.
– А Федя… сын! Законный мой царевич… приемник! Куды ж они его?.. Злодеи! Изверги! Пусть гибнут лучше, нежели Феодора моего лишать престола, детище мое, царский корень мой!
И, задыхаясь от волнения, царь порывисто привстал с места.
– Семен Никитич! Дядя! – произнес он чуть слышно, срывающимся шепотом, – делай, что знаешь, губи, кого знаешь, лишь бы сохранить державу царевичу Феодору, возлюбленному сыну моему!
VI
Тихая, ясная весенняя ночь веяла над Москвой. Молодой месяц заливал своим неверным голубоватым светом все сорок сороков московских церквей и соборов, и крепкие стены Кремля, и широкую полосу Москвы-реки, казавшейся плавленой серебряною рудою теперь в фантастическом лунном сиянии.
В этом серебряном море особенно рельефно выделялись хоромы с пристройками богатого Годуновского подворья, выходящего одним углом на Троицкую, а другим на Никольскую улицу, бывший двор князя Владимира Андреевича Старицкого, двоюродного брата царя Иоанна Грозного, казненного царем.
Здесь, в хоромах царя Бориса на его Годуновском подворье близ Троицкого монастыря, у церкви Богоявления, у митрополичьего двора, хозяйничал дядя царский, Семен Никитич.
В эту тихую лунную весеннюю ночь, казалось, один только он не спал во всей Москве.
В сильном волнении, быстро шагал Семен Годунов по просторной горнице своей опочивальни; он то приближался к окну и дрожащей рукой отбрасывал тафтяную занавеску, то снова принимался ходить из угла в угол, поминутно отпивая из серебряного ковша с холодным медом, стоявшего на столе.
Неожиданно легкий свист раздался под самым окном боярской опочивальни.
Семен вздрогнул всем телом.
– Наконец-то! – произнес он чуть слышно и рукавом кафтана отер пот, мгновенно выступивший на лице. Быстро своей крадущейся походкой прошел он в сени мимо крепко спавшего дворецкого и двух челядинцев, которые стерегли у порога боярский покой, и чуть слышно приотворил входную дверь, ведущую на рундук (крыльцо). Месяц ласковым взглядом глянул ему навстречу.
– Ты, Алексашка? – чуть слышно спросил боярин, впиваясь глазами в группу ближних кустов, посеребренных тем же матовым сиянием.
– Я, боярин! Дозволишь? – ответил тихий голос из кустов.
– Входи и ступай за мной!
Мгновенно темная тень выросла перед Семеном Годуновым.
Невысокая плечистая фигура человека двинулась за хозяином неслышно в сени, мимо сладко похрапывавших холопов.
Ни словом не обмолвился боярин со своим спутником, пока не вошел в свою постельную горницу. Здесь Семен Никитич тяжко опустился на лавку, сделав знак своему гостю приблизиться.
Это был человек лет
