просила из детей только одна Таня. Пятилетний Миша больше ластился к матери, зарываясь головенкой в шелковые складки ее праздничной телогреи, и то и дело обнимал мать своими крошечными ручонками.
Тревожно глянув на старую боярыню Шестову, Ксения Ивановна проговорила, не выпуская из объятий своего сынишку.
– Уж и не знаю, что делать, матушка, не случилось бы с детками лиха какого!
– Какому же лиху случиться! – горячо запротестовала Настя, красивое личико которой так и искрилось молодым веселым задором. – Говорю, вели с нами вершников отрядить да дворецкому накажи ехать. Ей же ей, ничуть не страшно, сестрица!
– Да тебе что страшного, затейница! – сурово заворчала на молодую девушку строгая боярыня Шестова, недолюбливавшая молоденькую боярышню. – Тебе-то какое лихо! Ишь, под небеса выросла, а разума не набралась… Все бы тебе резвиться да с детьми прыгать, да бегать… Замуж тебе пора. Вон Иринья Никитична за Ивана Ивановича Годунова[3] как вышла, небось словно в раю живет… Надо бы Феодора Никитича упросить, чтобы перед царем за тебя слово замолвил, чтобы сам батюшка-государь тебе другого своего родича али свойственника какого посватал. То-то, ладно было б, Настюша, то-то б ладно… Довольно в девках засиделась, семнадцатый годок стукнул – убрус надевать пора.
– Да что ты, матушка-боярыня… Аль я дома тебе надоела? – вся вспыхнув, как маков цвет, закрываясь узорчатым рукавом своего яркого летника, прошептала Настя, и крупные слезы выступили на ее за минуту до этого веселых синих глазах.
В одну минуту маленький Миша отскочил от матери и кинулся к своей молоденькой тетке, обхватил ручонками ее колени, прижался к ним кудрявой головенкой и залепетал, глядя на бабку не по-детски серьезными глубокими глазами:
– Не надо, баба, не надо обижать Настю!
– И впрямь, матушка, – вступилась Ксения Ивановна, – не обижай Настюшу… Она словно солнышко майское у нас в терему… Иной раз придет из Царской Думы Феодор Никитич горазд больно хмурый, а прибегут детки с Настей, зачнут лепетать да смеяться, да игры при нем затеют всяческие, глядишь и прояснится наш ясный сокол. По моему глупому разуму хошь бы и вовсе Настюше остаться с нами, радехонька была бы!
– Бог с тобой, сестрица, девка не соленье какое, чтобы ее в кадушке беречь! – засмеялась княгиня Марфа Черкасская, старшая из сестер Романовых. – Придет ее время, найдется добр-молодец, так отдашь поневоле. Так я верно ль говорю, Настя? – добавила она.
Но Настя молчала. Лицо ее пылало от смущения. Глаза потупились в землю.
Зато за нее заговорил снова маленький Миша.
– Не отдам тети Насти никому. Моя тетя Настя! – заявил он с таким решительным видом, что все присутствовавшие покатились со смеха, а боярыня-мать схватила на руки мальчика и покрыла его личико горячими поцелуями.
– Желанный мой! Все кажись для тебя сделаю, чего ни попросишь, соколок мой ясный!
Вмиг смущенные глаза Насти засверкали
Борис Годунов женил одного из своих племянников на Ирине Никитичне Романовой.
