стало. Он насыпал ему зерна в торбу, у него торба была, и в шапку, а тот достал из-за пазухи кружево и отдал отцу. «Ромашки», сказал, называется. Женушка сплела. Отец еще рассказывал, что вдоль берегов рек, которые они проезжали на поезде, сплошь росли ромашки. Миллионы, миллиарды ромашек. Мама пелерину отстирала, выбелила, да только ни разу не надела.
– Почему?
– По дороге домой отец заболел, аж пылал жаром, когда вернулся, – бабушка помолчала, – оказалось, воспаление легких. И вскоре… умер. Тогда антибиотиков еще не было.
Бабушка вздохнула:
– Я отца плохо помню. А кружево у нас сохранилось до сих пор.
– Где оно?
По моему голосу бабушка поняла, что я плачу.
– Ой, Виточка, ой, дура я старая, расстроила тебя на ночь. Не плачь, кружево мама мне подарила, но я тоже его ни разу не надела. Вон оно в маленькой спальне. Я им машинку швейную накрываю.
– А-а-а-а, – обрадовалась я. Слезы сразу высохли. – Это то, беленькое, с кругленькими цветочками?
– Да, вот вырастешь, и я подарю кружево тебе, ты же у меня единственная внучка!
– А зачем оно мне? Сейчас мода другая.
– Ну, тогда просто на память. А теперь всё. Спать пора.
– Только не уходи, – попросила я.
Бабушка заснула через секунду. А я долго еще лежала, уставившись в черный потолок, думая о прадедушке Иване и о мужике, которому нечем было кормить детей, но у которого жена была мастерица. И радовалась я, что сейчас совсем другие времена и живу я в самой лучшей стране на свете, где всё есть.
А потом потолок раздвинулся. Засияло солнце, и я увидела ромашковые поля, и я летела над ними, и белые ромашки устремлялись за мной и, переплетаясь стеблями и листьями, превращались в белое кружево, а кружево – в облака.
Через двадцать пять лет, когда уже не было в живых бабушки Нины, я выпросила кружево у мамы. В девяностых родители переехали из Еревана в «дом предков», слегка модернизировали его, но кукарское кружево по-прежнему покоилось на старой швейной машинке.
У меня намечался выпускной: мои одиннадцатиклассники оканчивали школу. Я была молодая учительница, и мне очень хотелось соответствовать торжественности события. Уже был придуман фасон платья: длинная черная юбка в пол с завышенной талией и лиф из бабушкиного белоснежного кружева с короткими рукавами, слегка прикрывающими плечи. «Гимназистка румяная», – тут же нашлась мама.
Я была первая, кто надел пелерину, привезенную из России в конце двадцатых годов прошлого века. Мама шутила: «Не прошло и ста лет…»
Наша Ялта
Греческая ветвь моей семьи родом из Ялты. Но не крымской. Наша Ялта находится на берегу Азовского моря, между городами Мариуполь и Бердянск, в Донецкой области. Когда я училась в Ереванском университете, то частенько пользовалась этой географической путаницей: если слишком назойливые поклонники приставали с вопросами, куда я собираюсь летом на каникулы, я признавалась:
– В
