style="font-size:15px;"> – Привет.
Он угрюмо наблюдал, как я сажусь, спускаю ноги с дивана и морщусь от боли во всём теле. Спасибо Дине: заставила меня страдать от похмелья.
– Полчаса до выезда ― приводи себя в порядок, – сказал Марк, почесывая свои худые волосатые предплечья.
– А Дина? – спросила я.
– Тоже.
– Ясно, – значит, настоять она не смогла. Возможно, даже не помнила о том, что собиралась выдвинуть ультиматум.
У Марка был грустный, вязкий, немигающий взгляд человека, который знает больше других. Когда-то, благодаря, в частности, этому взгляду, я поняла, что позволю ему сделать с собой что угодно. Да, это неправильно, но ведь мама была права: в моей натуре – подставлять хребет.
Я кивнула. Из моей головы ещё не вышел сон: мама, раздражённая, кричала, чего-то требовала, отвешивала пощёчины, а я плакала, сидя на полу, и не могла понять ни слова. Её тарабарский язык был и остаётся символом наших с ней отношений. Мы были чужими людьми с того момента, как я, нежеланная, появилась на свет.
Марк считал, что мама не отпустит меня, пока я не выдавлю из себя боль, которую она мне причинила. А с болью бороться можно только болью ― одна из его истин.
Но дело в том, что, скорее, мне нравится быть жертвой: куклой, с которой обращаются по-свински. Дина не держит здесь пальму первенства. Глупая, она считает, что может в чём-то меня превзойти.
– Приведи себя в порядок, – повторил Марк.
Я встала, оделась и пошла в ванную умываться. Дина бренчала на кухне посудой. «Интересно, какое наказание он придумает для неё», – подумала я, забралась под душ и взяла мыло.
Мы завтракали быстро и молча, а потом, собрав вещи, вышли из дома и сели в машину Марка. До хосписа было ехать двадцать минут.
Я страдала от похмелья, Дина тоже: мы ничего не говорили. Марк погрузился в себя. Когда подъехали к серому трёхэтажному зданию и зарулили на стоянку, пошёл мелкий дождь. Я выпила воды, прополоскала рот, проглотила таблетку анальгина, понимая, что не готова к сегодняшнему дню. Тем не менее, широко улыбнулась Марку.
Он пошёл вперёд, мы за ним. Дина тащилась позади меня, её голова болталась, словно плохо пришитая.
Хоспис был детским. Мы приезжали сюда каждое воскресенье, чтобы читать книги умирающим детям. У родителей и медсестёр не хватало на это времени, и они не возражали против бесплатных помощников. «Терапия чтением», – говорил Марк. У него отлично получалось, лучше всех нас, и неудивительно: ведь он актёр, всю жизнь работает на озвучке. Мы же с Диной были дилетантками. Марк учил нас сценической речи, но мне всё равно казалось, что во рту моём каша. Я стыдилась звучания собственного голоса, не понимая, почему дети терпят, почему никто из них ни разу не сказал, что я читаю из рук вон плохо.
Наверное, им было не до таких мелочей. Накаченные обезболивающим, они просто слушали. Некоторые, в терминальной стадии, пребывали в буферной зоне между жизнью и смертью, и лишь в глубине их глаз едва светились огоньки
