вас, месье де Кретьен, – произнесла она.
– Не стоит благодарности, мадемуазель де ла Круа.
– Вам удалось увидеть морское чудовище?
– Я равнодушен к уродливым порождениям природы, достойным кабинетов редкостей, мадемуазель де ла Круа. Прошу извинить меня, я спешу.
Мари-Жозеф сделалось жарко от смущения. Она невольно оскорбила графа Люсьена и подозревала, что он не останется в долгу.
Граф что-то сказал своей серой арабской лошади. Та стала на колени, согнув передние ноги. Граф Люсьен вскарабкался в седло. Лошадь вскочила, на мгновение утратив всю свою грацию. Взметнув хвост султаном, она поскакала галопом, унося графа Люсьена вслед за его повелителем.
Глава 2
Версальский парк озарился лучами заката. Прибывающая луна приближалась к зениту. Почуяв стойла, упряжные лошади резвее побежали сквозь лес по накатанной грунтовой дороге.
Мари-Жозеф прислонилась головой к стенке экипажа. Как жаль, что она не смогла поехать с мадам в переполненной карете месье. Мадам бы непрерывно отпускала шутки по поводу сегодняшнего путешествия. Месье и Лоррен занимали бы ее любезной и остроумной болтовней. Шартр скакал бы рядом с каретой и рассказывал ей о своих последних химических экспериментах, ведь она была единственной женщиной, а то и вовсе единственным человеком при дворе, способным понять, о чем он говорит. Его супруга, разумеется, не понимала, да и не разделяла его интересов. Герцогиня Шартрская всегда поступала, как считала нужным. Сегодня, например, она не сочла нужным покинуть парижский Пале-Рояль вместе со свитой его величества, своего отца.
Если бы с Мари-Жозеф заговорил Шартр, то к ним вполне мог бы присоединиться и герцог дю Мэн. А потом и внук короля герцог Бургундский, и его маленькие братья потребовали бы, чтобы им разрешили поучаствовать в беседе.
Мэн, как и Шартр, был женат; герцог Бургундский был еще отроком, а его братья – детьми. Кроме того, по своему положению они неизмеримо превосходили Мари-Жозеф. Знаки их внимания не могли вылиться во что-то более серьезное.
Тем не менее Мари-Жозеф наслаждалась их обществом.
Соскучившись в одиночестве, устав от езды в тесном экипаже, Мари-Жозеф выглянула из окна. Здесь, вдалеке от резиденции его величества, никто не следил за привольными, широко раскинувшимися лесами. Подлесок усеяли упавшие ветки. Хрупкие побеги папоротника склонились над самой дорогой. Закат окрасил все вокруг приглушенным золотисто-алым цветом. Если бы она ехала верхом, одна, то остановилась бы послушать шум леса, птичьи песни в сумерках, понаблюдать за плавным полетом летучих мышей, трепещущих крыльями. Но экипаж все катился навстречу сгущающейся тьме, а кучер, слуги и даже ее брат не слышали таинственной музыки.
Подлесок исчез, деревья сделались реже, ветви уже не усеивали землю. По такому укрощенному, не таящему опасностей лесу охотники могли нестись, не разбирая дороги. Мари-Жозеф вообразила, как скачет по узенькой петляющей тропке
