вставших на ноги новых фермеров, которым хотелось поставить свое хозяйство на европейский уровень. Анцанс был сторонником партии «Крестьянский союз». Ее лидер Ульманис, сын зажиточного крестьянина, с детства привязанный к земле, нутром своим понимал, что в Латвии основой всего может быть только сельское хозяйство, а его опорой – крестьянство, фермеры, зажиточные хуторяне. Его смешной и наивный лозунг – «Наше будущее – в телятах» – для добродетельного латыша-селянина звучал убедительно.
Как и все айзсарги, Анцанс поддержал переворот 1934 года, разгон парламента и партий, считая как истинный патриот, что политическая грызня в сейме лишь ослабляла страну. Активно участвовал в сборах и военной подготовке 17-го Резекнеского полка. Все чаще уезжал в Ригу. Антонина редко видела своего молодого мужа и чувствовала, что теряет его.
Наступил столь памятный и страшный для моих подросших сестер 1940 год.
Собственно, все началось раньше. В августе 1939 года был подписан Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом, известный как пакт Молотова – Риббентропа. Три прибалтийских «вождя» – Карлис Ульманис, Антанас Сметона (Литва) и Константин Пятс (Эстония) предпочли спрятаться от надвигающейся угрозы за щитом политики нейтралитета, надеясь, что это спасет их от готовых сжаться челюстей двух агрессоров – Германии и СССР, заключивших временный союз. Да и что могли им противопоставить маленькие прибалтийские страны, у которых и настоящих армий не было. Никто из них не хотел ни воевать, ни умирать.
Люди в Латвии продолжали жить обычной жизнью. В семье Антонины жизнь тоже шла своим чередом. Лучия покинула католическую школу, ей была невыносима дисциплина и занудство сестер-наставниц. В 1939 году она поехала на год учиться в Германию, но скоро вернулась. Амалия оставалась в католической школе и училась на медсестру.
На Рождество и встречу нового 1940 года в Резекне приехал из Риги епископ Ранцанс – навестить отца, старшего брата и семью своей золовки Антонины. Он был явно в тревоге и долго говорил с Илией и его женой. Его опыт службы в епископате Риги и в сейме, куда он был избран депутатом, подсказывал, что разделом Польши дело не кончится. Скоро придут русские, – уверял он, – и это может обернуться катастрофой. Недаром правительство Германии в прошедшем октябре призвало всех фольксдойче, то есть немцев, проживающих за пределами Третьего рейха, «вернуться домой». И балтийские немцы, а их в Латвии было больше 50 тысяч, начали продавать имущество и уезжать в Германию.
Илия горячился: «Польшу поделили, теперь возьмутся за нас. Но у нас нет ни оружия, ни людей. Что можем мы, айзсарги? А Ульманис всех успокаивает. Вот увидите, он нас предаст».
Язепс не мог ему возразить, сам понимал, что короткая передышка, полученная латышами, скоро кончится и, вероятнее всего, опять большой кровью. Но своим родным он сказал твердо: если придут русские безбожники, всем нам будет плохо. Вы можете лишиться крова. Надо уезжать. Понимаю, что на отъезд трудно решиться и куда? Я сам буду в Риге. Но если нависнет угроза над вашим
