и лицо всё обглодано, жадно так, и кишки кругом. Дьявольское там живёт. Не живёт, а существует даже.
– Тише! – скомандовал вдруг Казимир – троица приблизилась к заросшей кустарником кромке небольшого леска, предварявшего спуск в овраг. Несмотря на холод, пот сбегал по его спине. Он и сам не знал, чего боялся больше – не найти сына вовсе, или всё же найти, но слишком поздно, – Близко мы, я чую.
– И вы, Йокич, всерьёз полагаете, что на погосте обитает нечистая сила? – приглушённым фальцетом спросил Тадеуш. Ему явно было не по себе, и при помощи разговора – понятного и хорошо знакомого ему процесса – он пытался сохранить самообладание.
– Пущай так. Я просто хочу найти Сречко, – слукавил Казимир, продираясь сквозь торчащий из подтаявшего снега кустарник. На деле же, поджилки его дрожали при одной мысли о столкновении с чем-то нечеловеческим, и потому, чтобы успокоить себя, он заговорил о мирском, – Я и не такого насмотрелся. Резня в Дракуличе – лишь часть того, что творилось здесь. Вам, Тадеуш, не пришлось побывать в Ясеноваце?
– Не довелось, – сглотнул фельдшер, – Слышал в общих чертах.
– Счастливый человек. А я был. Неужто после всего меня испугают легенды? – скорее уговаривал себя калека, чем отвечал на вопрос.
– Легенды, – усмехнулся Тадеуш, – На такой грязной земле им самое место.
– Легенды не копошатся ночью под окнами, доктор. Не выкапывают мертвецов из земли, обгладывая кости. Не таскают детей средь бела дня, – ответил Казимир. В его воображении банда упырей и вурдалаков, почему-то в военной форме, водила хоровод вокруг мёртвого тела Сречко, дробно стуча копытами. Помотав головой, он покрепче сжал обрез.
Среди голых веток топорщились из-под снега чёрные влажные пни – редколесье снабжало дровами всю округу, но вскоре кустарник загустел до того, что пришлось продираться полубоком, прикрывая глаза. Тропа резко ухнула вниз, и Казимир едва не покатился по склону, вовремя уцепившись культёй за торчащие пни. Единственную руку занимал трофейный «Зауэр».
– Осторожней, – Горан придержал его за плечо, будто заигравшегося ребёнка, – Нешто на небеса торопишься?
Само место казалось грязной воронкой, всосавшей в себя все звуки – не было слышно ни шелеста ветвей, ни вороньего грая. Троица тоже примолкла, словно почуяв – земля эта давно принадлежит мертвецам.
Широкая просека посреди оврага была густо взрыхлена. Местами торчали дощечки – самодельные надгробия, поставленные теми, кто вернулся в родное село, но не застал родных живыми. Кустарник пробрался и сюда, сплетя непролазный полог, будто желая, чтобы души умерших запутались в голых ветвях, неспособные уйти на небо.
– Смотрите! – шепнул вдруг Горан и, поставив фонарь на землю, склонился к жирной почве, – Следы!
Выдавленные в земле крупные отпечатки копыт очерчивали по кругу глубокую, в кулак шириной яму, из которой тянуло гнилью. Сами же они были размером с доброе блюдце – ни у какого лося или оленя таких копыт быть не могло.
– Права
