Ничего подобного, ни к ангелам, ни к иным святым существам Чуб себя причислить не мог при всём желании. А раз так, то ему пора научиться жить по-взрослому и смотреть на вещи под рациональным углом, даже если это иногда и не очень-то приятно. Если, конечно, он хочет, чтобы его считали трезвоумственным членом общества, а не фуфлом станичного пошиба.
– Надо просто не удалбливаться в ненужных направлениях, не углубляться куда не след, иначе вообще никогда ничего не получится, а я всё-таки должен хоть немного сдвинуться с мёртвой точки, – сказал он себе мешкотным голосом после расставания с Дятловым. – А Машка пусть видит и ценит. Пошалавилась по молодой глупости, напотворствовалась позывам утробы, и – баста. Потачек ей от меня не будет.
После этих слов Чуб отправился в свою комнату. Как был в одежде, не разбирая постели, улёгся на спину поверх покрывала и – чтобы отвлечься от недостаточного настроения – принялся надавливать кончиками пальцев себе на закрытые глаза, желая увидеть, как в детстве, яркие радостные картинки абстрактного содержания. Но картинки, вопреки ожиданию, получились иные, совсем не детские: перед его мысленным взором стали возникать эротические сцены в багрово-желтоватых тонах, с каждой минутой всё более откровенные, порой групповые, иногда с участием Марии, а иногда без неё. От этих сцен Чуб постепенно возбудился – а когда осознал своё возбуждение, решительно вскочил с кровати и пошёл искать Машку, чтобы позвать её в постель.
Осадок от разговора с Миколой Дятловым странным образом наложился на тягу к телесной близости с Марией, значительно усилив её.
В конце концов дело завершилось вполне простым и благополучным результатом. Безропотная Машка была немного удивлена его внезапным порывом, однако не представляла причин для отказа в легкодоступном общечеловеческом удовольствии. И Чуб, глядя на неё с высоты своего мужского положения, скоро позабыл о плохом, поскольку весь отдался движениям своих ищущих рук и телесных позывов, и всему дальнейшему приятному делу, совершенно не оставлявшему места мыслям о прошлом.
***
До сих пор такого не случалось, чтобы кто-нибудь влюбился в него до сумасшествия. Может быть, в него вообще никогда не влюблялись; или влюблялись, да он этого не замечал – раньше Чубу о подобном как-то не приходилось задумываться. Строго говоря, всякие нежные чувства для него мало чего стоили в прежнее время и скорее означали пустозвучные словосочетания, нежели нечто конкретное и полновесное. Потому не возникало необходимости размысливаться о подобных изъявлениях человеческих свойств применительно к своей персоне. А теперь возникла.
Впрочем, не факт, что Машкино чувство можно было с полной уверенностью назвать любовью. Однако притяжение ощущалось, сильное и уже вполне обоюдоострое. Оттого Чуб счёл за лучшее внутренне утвердить: «Машка влюбилась в меня до сумасшествия». Так было проще и объяснимее со всех сторон.
