вдруг почувствовал себя, увешанным складками, псом-шарпеем – редким уродом.
– А вот мальчик наш ничуть не изменился, – Марк поглядел на Вируса, – Все такой же холосенький.
Пес забил хвостом по полу, заскулил, затопотал. Кирыч плыл в улыбке. Меня чуть не затошнило от этой благости: еще немного и бамбук на подоконнике, который Кирыч называет экибаной, зацветет орхидеями. Нет, ну, ей-богу, дурной вкус.
– Повторяю, никакого гомосекуализма в этом доме больше не будет, – отчеканил я, – Нет! – и, давая понять, что разговор окончен, ушел к себе в комнату. От злости я даже забыл, что совсем недавно планировал заснуть, чтобы никогда больше не просыпаться.
Сказать, что было негде упасть яблоку, значило бы – ничего не сказать
Гера примостился на подоконнике, тесня цветы – и это бы полбеды. Сеня и Ваня, атлеты-неразлучники, сидели на подлокотниках шаткого дизайнерского креслица – и с этим тоже можно было бы примириться. Портняжка Андрей, отороченный каким-то новым сомнительным субъектом, оккупировал пространство возле дивана, который, в свою очередь, был занят господами мне совершенно неизвестными, в количестве пяти штук – и вот это раздражало меня больше всего.
– Ты хоть сам-то их знаешь? – спросил я, выловив Марка где-то на полпути между кухней и туалетом.
– Рыжик, это же мои лучшие друзья! Бэстфрэндс.
– А поконкретней?
– Один…, – Марк наморщил лоб, – …юрист, кажется, другой… архитектор, наверное, или фэшн.
– А с миской?
– Которая?
– На голове. Вместо шляпы.
Марк хихикнул.
– Модельер.
– Посуду моделирует?
– Одежду. Или дома. Не знаю, – Марк сдался.
– Скажи, а где были твои фрэндс, когда ты два года назад без гроша сидел в Ницце? Почему это мы, а не они должны были платить за твою гостиницу?
– Но они же друзья, – настойчиво повторил Марк.
– А мы, значит, остолопы, – сообразил я, – Спасибо за разъяснение.
Люди стали прибывать буквально на второй день после внезапного вселения Марка.
– Привет! – сказал первый молодой человек, красавец лет двадцати пяти, позвонив примерно около полудня. В одной руке он держал букет роз, а в другой коробку с тортом.
– Начинается, – сказал я Кирычу.
Они – друзья, а мы – остолопы. Стало это ясно уже часам к трем того же воскресного дня, когда волна все прибывающих «фрэндс» оказалась так велика, что разлилась по всей квартире, и даже в спальне (нашей с Кирычем, собственной спальне, от которой я даже Вируса сумел отвадить) канарейками на жердочке разместились странные господа. Они пили вино, взявшееся неизвестно откуда, ели то, что мы успели на ходу сообразить и относились к нам, хозяевам квартиры, как к обслуге – вежливо и абсолютно без всякого интереса.
– Давно я не чувствовал себя мебелью, – бурчал я на кухне,
