изменилась. Трудно было однозначно сказать, стала ли она легче прежней. Но она стала несомненно другой. Когда все отдыхали, он трудился в канцелярии или ленинской комнате, часто по ночам. Плакаты, стенгазеты и прочая наглядная агитация, журналы по боевой подготовке и планы тактических учений на чудны́х офицерских картах. Словом, все вопросы, которые могли бы выпасть на долю ротного писаря. Сам он частенько вспоминал фрагмент из фильма «Василий Иванович меняет профессию», где роль писаря самого государя играл Крамаров. Так он и собирался изобразить латексом себя в своём будущем дембельском альбоме, сидящим в царских палатах писарем с пером в руке и солдатской фуражке…
На лицо он осунулся. Глаза были воспалены от бессонных ночей. Но в целом он был счастлив оттого, что жизнь его стала особенной. Не такой паскудной, как у других, и без лишней пехотной «задроты»…
2.11 (88.11.05) «Покаяние»
Плац
Утро. Полковое построение. Зябнущие ротные колонны выстроены напротив трибуны. Холодно, но не слишком зимно. Снега нет. Влажно. Все без шинелей. В солдатских «ПШ» и «Жучках». Командиры, шмыгая носами, проверяют ёжащийся личный состав. Начальник штаба выхаживает перед трибуной в ожидании командира.
– По-о-о-лк! См-и-и-рно-о! – наконец, зычно с накатом, словно лихим хлыстом, протянул майор Карпов команду…
Когда всё основное закончилось, помдеж вывел рядового Разорёнкина к трибуне. Тот был уже чисто выбрит и свеж. Парадка хоть и оставалась мятой, но была относительно чистой и, имея несколько небрежный вид, придавала солдату лишь «апофигительский» дембельский антураж.
(Майер даже вспомнил, как в училище, накануне выпуска, курсанты-четверокурсники прекращали следить за своей курсантской формой, порой даже вытаскивая пружины из фуражек, демонстрируя всем своим «опофигительским» видом полный игнор донашиваемой последние дни курсантской форме!)
Похожим образом, «по-дембельски» смотрелся и Разорёнкин. Он был по-прежнему без ремня. Всё ещё в фуражке, которая была изрядно помята и небрежно сдвинута набок. Руки в карманах. Наконец он вынул руки и небрежно, подобно Брежневу, вяло поприветствовал «публику». В строю раздались смешки.
– Эх! Разорёнкин– Разорёнкин! В своём репертуаре!
– Ну, орёл!
– Маладэц! Герой!
– Красава!
Разорёнкин обвёл строй блуждающим взглядом, засунул руки снова в карманы, покачался с пяток на носки, на пятки, на носки, на пятки, на носки.
– Ну, товарищи солдаты… ну, короче, … ну,.. не делайте так, как я, ясно вам? – Разорёнкин усмехнулся с должной ему надменностью, так словно этими словами он демонстрировал всем свою непоколебимость, а Майеру и другим офицерам – вдобавок ещё и своё открытое презрение. От прежнего кающегося на «губе» Разорёнкина не осталось и следа. Из жалкого бойца в бетонной клетке полкового «зиндана» он превратился едва ли не в мифического героя. Дембеля похихикивали от этой сцены «раскаяния».
– Ну
