срывать под кабминовский гараж. Памятник спасли. Ну, ещё тема Башстоунхенджа была.
Писателем. Это никогда не поздно, говорю себе я, – И не пишу очередную книжку, чтобы не выпадать из контекста так, чтобы не захотеть в него вернуться. Сейчас придумал, что нужен стол двухтумбовый зелёного сукна и кабинет домашний с лампой. Отговорки, понимаю. Но слишком много макулатуры вокруг издано – страшно заходить в книжные магазины.
Не хочу работать на полку. Или рано. Само напишется. Материала – полно. Считайте этот текст – тренировочным. Только ещё хочется дачу в Переделкино, пруд, как в фильме «Реальная любовь», или бассейн, как в фильме «Удачный год». Ну, ещё что-то из антуража. Пишмашинка уже есть.
Профессором. Культ учительства в семье царил. Иногда казалось, что преподаватели вузов – лучшие люди мира. А буковки к. ф. н. (философских, разумеется, не филологических) на визитной карточке виделись мне чем-то вроде Esq. на визитке британского повесы, отпрыска знатного рода. Д.и.н., соответственно, никак не меньше, чем Sir впереди имени. Хорошие буквы для соблазнения кадровых служб, говорили мне. («И девушек!», – отзывалось шкодливое жеребячье эхо внутри меня.)
Уверен, что это – из-за моих родителей, первые городские впечатления которых были связаны с образом профессоров. Тогда те ходили в галстуках и пиджаках, а не в свитерах с катышками. Читали лекции громогласным басом и даже представить не могли, что можно впаривать студням свои монографии по адским ценам, бухáть на кафедре и потом показываться на люди, плющить и сегрегировать своих питомцев по национальному признаку, брать мёд и мясо, лезть к студенткам. Кстати, у них (у студенток, не у профессоров!) и вправду есть стабильная привычка чётче обозначать глубину декольте, цветность макияжа и подчёркивать особенности организации конечностей по мере приближения сессии – проверено социологической наукой за два сезона в авиааспирантуре 96— 97 годов. Думаю, что из меня получился бы довольно неплохой типаж препода-душки. Иногда ловлю в себе тягу к наставничеству, и если вижу толкового парня или девушку, хочется их растить и растить, как растили иногда меня. Это, видимо, функция такая организма. Но тогда я довольно быстро понял, что занимаюсь не своей темой.
Мне хотелось быть ближе к результату, чем деятель науки и пестователь. Все тебя уважают и благодарят, ты совершаешь открытия со всклокоченными волосами и переворачиваешь мир с немного сумасшедшей улыбкой и светящимися глазами, тебе ставят огромные памятники, на которых рыдают и читают стихи олигархи и президенты – твои ученики. Но – лет через двадцать после внезапной смерти в чистенькой комнате общежития, хорошо, если в чужой, а не в своей.
Я сам не понял, как совершил первый в жизни поступок и, проводя соцопрос Алика Фаизовича Шакирова, попросился на работу в «Башинформ», был протестирован одной заметочкой и принят. А текст получился
