на два потока:
Один поток в их психической жизни не распознавал смерть отца, в то время как другой полностью принимал во внимание этот факт. Позиция, соответствующая желанию, и позиция, соответствующая реальности, существовали бок о бок (1927е, р. 156).
Похоже, что после «Печали и меланхолии» Фрейд постепенно пришел к мысли о том, что Эго защищает себя от утраты объекта путем расщепления: одна часть Эго идентифицируется с утраченным объектом, отрицая реальность утраты, а другая часть Эго признает реальность утраты. Более детально он представил эту идею расщепления Эго на две части во «Введении в психоанализ» (1940а [1938]) и в «Расщеплении Эго в защитных процессах» (1940е [1938]). Бион (Вюп, 1957) по-новому развил эту идею через разделение психотической и непсихотичсекой части личности – эта концепция идеально подходит к описанию феномена расщепления в переносе, наблюдаемого в клинической практике при патологической скорби.
На примере двух клинических случаев я бы хотел проиллюстрировать интроекцию утраченного объекта – аналитика – в переносе, при реактивации амбивалентных чувств любви-ненависти, с которыми мы часто сталкиваемся в связи с перерывами между сессиями, выходными или праздниками. В этих случаях объектом интерпретации является предотвращение закрепления защитных механизмов, характерных для депрессивных реакций. Необходимо также довести до сознания пациента бессознательную привязанность к аналитику, представленную интроекцией и путаницей между анализандом и аналитиком, и возвратить субъекту ненависть, обращенную к объекту, вместо проецирования ее в переносе.
Первый пример описывает несколько депрессивного и амбивалентного пациента, который много раз удивлял меня реакциями на перерывы, связанные с выходными. К примеру, однажды в пятницу я отметил его полную включенность в процесс проработки, радостное настроение и активность, но когда после выходных он пришел на сессию в понедельник, то был подавлен, молчалив и неудовлетворен и, казалось, был вынужден работать без всякого желания. Радикальные перемены произошли в его отношении ко мне: он как будто потерял ко мне всякий интерес и игнорировал мое присутствие, демонстрировал незаинтересованность в том, что прорабатывалось на предыдущей неделе, а также в том, что он чувствовал в данный момент. Я был обеспокоен, не понимал, что происходит, и думал, не случилось ли что-нибудь серьезное в его жизни, не совершил ли он какую-нибудь глупость, о которой не осмеливается мне сказать. Единственные слова, которые он произнес, были: «Я – пустое место, я ничего не могу, я ничтожество».
Не сразу я понял, что, обвиняя себя, фактически он обвинял меня. В результате последующих ассоциаций о приближающихся праздниках я смог проинтерпретировать ему, что, говоря о себе: «Я – пустое место, я ничего не могу», – в действительности он имплицитно обращался ко мне, говоря, что, как аналитик, я
