я выпрямился.
Мама покивала, сложив руки в замок, и руки-то у неё большие, не женственные. Я не помню её в каких-нибудь платьях, она всё время в костюме, серых и сероватых цветов, ни украшений, ни причёсок, кроме вот этой почти мужской стрижки, настоящий мужчина. Может потому я такой, не мужчина, и не женщина, что моя мама совсем не женщина. И мой отец человек тоже неоднозначный? Чего они от меня хотят?
Вот это мамино заявление о том, что меня могут оставить без средств, поначалу показалось мне немного странной и неправдоподобной угрозой.
– Я уже отбила несколько десятков атак насчёт твоей предполагаемой «голубизны», поверь мне, это не так-то просто убедить всех, что ты то, что ты говоришь, а не гей.
– Ну, скорее гей, чем нет, – сказал я. – Но это… скорее потому, что женщины менее склонны затаскивать юношей в постель, чем иные мужчины.
– Кто это был? – спросила мама, хмурясь.
– Ты не знаешь, – сказал я, отвернувшись.
Но это была ложь. Одного она точно знала, он был вхож в наш дом и сделал то, что сделал, когда приезжал к нам на дачу однажды летом. Это было так давно, что я и не помнил уже, сколько лет прошло. Однако после произошедшего на выпускных экзаменах я получил все отличные оценки, потому что этот «друг нашей семьи», мамин товарищ по работе, с которым они когда-то учились в институте или в школе, я уже этого знаю, был председателем Московского ГорОНО. Это был первый урок о том, что секс – это отличный товар. Но я не могу сказать, что я с тех пор ещё хоть раз так же продался, не оттого, что я такой уж чистый, просто не представилось возможности, но я запомнил это на будущее. После все мои приключения на этом фронте были единичными и случайными, после каких-то вечеринок. Так что нет, никакой системы в моей сексуальной жизни не было, потому что её самой почти не было.
– И что мне теперь… жениться? – я разозлился, что меня принуждают ещё как-то прикидываться или… чего они от меня хотят?! – Мам, если вы лишите меня средств к существованию, что я, по-твоему, сделаю? Не думай, что любителей мальчиков так мало. Придётся пойти на содержание к какому-нибудь слюнявому развратнику.
– Ты понимаешь, что за это можно сесть в тюрьму? – спросила мама.
Превосходно… За то, что мне меньше повезло в жизни, чем нормальным людям? За то, что в наш дом проникло зло, растлившее меня в мои пятнадцать или шестнадцать, меня ещё выбросят на улицу, а потом, если что и в тюрьму? Мама…
– Послушай, Марк, я на твоей стороне. Что бы ты ни делал, что бы ни думал о жизни… Я хочу сказать, не надо шокировать остальных в нашей семье, хорошо? Иначе все имущество достанется каким-нибудь сто десятым внучатым племянникам наших дедушек, а не тебе. Тебе это надо?
Вот мама, всегда была самым ценным членом в нашей семье. Причем членом в самом широком смысле слова. Не стала ни кудахтать, ни ахать, сразу к делу. Поэтому с мамой мне было общаться проще всего. С отцом нет. Он слишком холодный, закрытый человек. Даже выражение его лица никогда не меняется, о чём он
