его не спасает, разве уморит раньше срока. А в разных поглядах – разная сила. Приметил, чтоб взять и не взял – всё, гриб с тоски загнётся, а просто полюбоваться – ещё и в рост пойдёт. Самые могучие в лесу грибы не от дождя и земли, а от доброго глаза.
Я слушал и не слушал. Ноги гудели, мучила жажда, хоть и не верил, но украдкой высматривал то место, где был колодец. Старик сам не понимал, что говорил, но, похоже, кроме грибов его давно ничего не интересовало, и если заговорил, то выговорит всё. Хотел спросить: сам-то что нагрёб? Говорить все мастаки… Корзины нигде рядом не было. Или на корзину тоже настрой нужен?
Старик опять соскочил с берёзы и подошёл совсем близко, так что пахнуло кислым. Зашептал:
– А в самом грибе главное – цвет. Через цвет всё нутро его и видно. У здорового, нужного гриба цвет густой и серьёзный, а как увидишь пестрядь – погань, и не нагибайся. Живёт гриб от корня, а корень живёт век, и не там, где гриб растёт, а в своём особенном месте, загони его леший на чужое – все вершки червяк сразу и слопает. А на родимой кочке грибу никакая улитка не страшна, соскочил с кочки – всё. Не жилец. Где родился, как говорят… По червивым грибам и лес распознать легко. Гриб червивый – дрянь дело. Не жизнь, – и он обречённо опустил руку.
Я кивнул на посадки.
– А рыжики тут есть? В посадках, бывает, рыжики растут, – кроме белых, я никогда в жизни не собирал ещё рыжиков и груздей.
– А кто они такие, рыжики? Ни те, ни эти? Тогда, считай, теперь все – рыжики. Я раньше тоже думал: белый – это такой столичный большачок, а оказался обычный наш озерковский кулак. Разбери тут. А сгубило его, – тут он даже огляделся, – что завсегда с ним рядом мухомор растёт. Такая у нужного человека планида. Замечали, что рядом с белым всегда мухомор? То-то. Заполонили. А почему? Потому что мухомор – ногой, а ему только этого и нужно, или – тьфу на него, что ему тоже в масть, а боровичка-то сразу под корень со всем его семенем и земными жилами…
Опять забрался на ствол, почесал под рубахой, вздохнул.
– Обабок – тот чиновник, вроде меня или, – смерил взглядом, – тебя. По молодости ничего ещё человек, а пересидит чуть – вот уж мерзость.
– А груздь? – спросил я, только чтобы отряхнуться от разоблачающего глаза.
– Груздя, брат, нет, – старик схватился за голову, – нет, сгинул, кто теперь на войну?..
– Груздя нет, а белые, значит, есть?
Он опять покосился на мою пустую корзину, как бы чего-то соображая.
– Мне нахваливали эти места – белых тут!.. – что мне было ещё говорить?
Старик толику помолчал и начал потом говорить тихо и медленно, псих.
– Белого тут много, – и глаза его засветились, – в лесу его не ищи, он со всего леса на опушки сбегается, оторваться от леса не может, а то бы прямиком в деревни двинул. А уж если в лесу – только по дороге, обочь, обочь. Знаешь, где раньше хорошо рос? Э-э, не знаешь! По коровьим тропам, прям-таки вереницами выставлялись. И коровы всегда здоровы были, белый гриб от коровьей порчи хорош, а ещё он хорош…
