перебирала варианты, почему их не встречает сам гений. Антон отдал ей сумочку из машины, толкнул неприятно скрипнувшую калитку. Глубокая тропа вела к трехэтажному дому с колоннами, заброшенной фигуре в очертаниях фонтана.
– Я договаривался, – сказал Валентин Антону. Тот понимающе кивнул. Табличка на дверях была запорошена, но Алиса все равно не обратила внимания. Они вошли в холл, разделись, присели, надо подождать немного.
– Как же так, Валентин? Вы не могли здесь подрабатывать, если учитесь в Москве? – Возмущенно воскликнула Алиса.
– Я давно уже выучился… и не здесь я его нашел, а в хирургии, его побили в туалете, сигарет не оказалось, никто же не возит. Есть же и буйные, а он тихий. Вы же не спрашивали.
Антон заглянул в кабинет, приглашенные жестом, они неприязненно расселись. Врач с интересом и недоверчивым удивлением помечал у себя новые сведения о Тимофее Аркадьевиче. Оказалось, что бывшая жена позаботилась о нем, выдержала его четыре месяца в неврологии, поставила на учет в диспансере, чтобы поместить сюда на полгодика – год, чтобы подлечиться, потому что дети, поделив права устроителей выставок, не заботятся о нем, а оставлять без присмотра нельзя. Забрать его можно. Родственники имеют на это право.
– Вы ему родственники? Ах, просто коллеги… Можно и пораньше выписать, но по согласию детей.
– А Тимофей Аркадьевич давал согласие на пребывание здесь?
Антон умел поддерживать беседы.
– Да, письменное согласие на лечение обязательно. Курите здесь, поболтаем еще, а то такая здесь тоска, а посещения скоро начнутся, сейчас прием лекарств.
Алиса растеряно озиралась на серые стены, плохо понимая услышанное. Валентин придвинулся к ней, зашептал о том, что очень доволен тем, что идет серьезный диалог о судьбе Тимея, вот, если бы еще подтянуть из института коллег, поднять верных студентов, общественность, чтобы приструнить бессовестных детей.
– Включаясь в реальность – бытовые дрязги и дележку, он действительно становится умалишенным. Память после трагедии стала очень избирательной. Но, видите ли, им неприятно, чтобы кто-то узнал о болезни знаменитого папочки. Он почти не выходит отсюда уже второй год. Дело запутанное. У всех на устах – Тимей, а то, что он живой человек, никому нет дела. Его по фамилии никто и не знает, кроме учеников! Распродали и забыли. У вас лицо как-то странно изменилось, вам лучше выйти на воздух. Антон, мы будем на улице, – тот ответил кивком, не отвлекаясь от доктора, взятого на прицел цепкого взгляда.
– Мир всегда катился в сторону, противоположную от Бога. Нашкодившие дети, мы вдруг понимаем это и вскрикиваем, вот это и есть творчество. Вскрикиваем, но вновь продолжаем расточать душу на пустяки, питающие зверя. Всегда были овцы и будут волки, а мы будем сторониться и тех и других. Что горевать об овцах, которым вырывают живьем сердце, а они молчат?! Порою думающий
