ое. Незначительная переработка, которой подверглись тексты в процессе подготовки этой книги, была предпринята с одной целью – подчеркнуть существующую между очерками внутреннюю связь и заставить читателя задуматься над тем необычайным психологическим феноменом XX в., каким я считаю анализ.
Я хочу поблагодарить Рудольфа Ритсема за крайне важную для меня поддержку и приглашение прочитать лекции в Эраносе, а также выразить признательность Адольфу Портману за повторное приглашение как раз тогда, когда это очень много для меня значило. Написанию этой книги способствовали доброжелательная атмосфера и стимулирующий дух эраносского кружка. Джеймс Фитцсиммонс великодушно предоставил место для этих очерков в журнале «Art International». Эрвин Аккеркнехт помог мне найти правильное направление в истории психопатологии. Я весьма признателен Рафаэлю Лопес-Педрасу за обсуждение ряда идей, представленных в этой книге, а также Элеаноре Мэттерн за перепечатку и редактирование. Я благодарен Джеффри Сатиноверу, Франческе Буш и Яну Кроуфорду за помощь в подготовке книги для издания.
Введение
Разрабатывая в книге «Вечное дитя» проблему метода, поднятую архетипической психологией, я понял, что последовательное изложение моей точки зрения и ее расхождений с концепцией, основанной на анализе (аналитической психологии), включает положения, которые обсуждаются в трех данных очерках. Возникла альтернатива: или еще раз обратиться к этим идеям в книге, трактующей понятие «Вечное дитя», или представить очерки в виде отдельной книги. Я избрал последнее, поскольку эти две книги дополняют друг друга; они и написаны были одновременно. Исследование архетипа «Вечное дитя», поднимающее вопрос о психологическом обновлении самой психологии, первоначально входило в содержание лекций, прочитанных в Эраносе, как и данные очерки. Существует важная тема, которая красной нитью проходит через обе книги, а именно претворение психического в жизнь.
Претворять психическое в жизнь можно разными способами. И легче всего сделать это, на мой взгляд, через освобождение психических феноменов от проклятия аналитического разума. Этот процесс включает превращение самого аналитического разума в объект рефлексии и осознание его пристрастия к психопатологии. Пора понять, что психология стала громоздкой, подспудно действующей системой для искажения психического, которая пропитана уверенностью в том, что с психическим что-то «не в порядке» и, соответственно, необходим анализ представления о психическом в диагностических категориях. Претворение психического в жизнь означает изменение прежнего состояния, не болезненного, как принято думать, а с болезненным взглядом на себя как на существо, нуждающееся в изучении, в профессиональной заботе, равно как и в профессиональной любви. Я не хочу сказать, что психическое не страдает или не заболевает. Специалисты, деятельность которых связана с оказанием помощи – воспитанием, патронажем, социальной работой, консультированием, психотерапией, – обязаны иметь представление о страдании и болезни как о чем-то «неправильном». По вполне понятным причинам они заинтересованы в существовании психологии в ее современном состоянии. Им необходимо понять болезнь, свившую себе гнездо в чьей-то душе, чтобы они могли войти в эту душу и проделать свою работу. Но предположим, что болезненные фантазии, чувства и действия, проистекающие из имагинальной части нашего существа, являются архетипическими и, следовательно, естественными. Предположим, что они аутентичны и свойственны природе человека; предположим даже, что странная их иррациональность необходима для жизни, поскольку иначе мы бы зачахли в жестких тисках разума. В таком случае что же анализировать? Разумеется, помимо анализа, существуют и другие способы распознания психических феноменов. Бессознательное и его психодинамика не являются единственной моделью наших чувств, фантазий и поведения. Вполне возможно, что «бессознательное» и «психодинамика» – фантазии, которые мы могли бы заменить другими фантазиями, более продуктивными. В настоящих очерках я предлагаю несколько архетипических моделей понимания страданий и синдромов психического, моделей, которые, как мне думается, ничуть не хуже тех, что используются ныне.
После Фрейда сменилось уже три поколения, и мы теперь не помним, когда разделили свои души пополам для двух миров: обычная часть – для жизни, а специфическая – для анализа. Мы перенесли старый религиозный раскол между буднями и воскресеньем, между мирским и нуминозным[1], на взаимоотношения между нормальным, привычным и аналитическим, когда одно из двух (жизнь или психическое) оказывается «больным». В результате мы убегаем от болезни современного мира в анализ, который превратился в своего рода священное убежище для души, или, наоборот, закусив удила, бросаемся в реальную жизнь, чтобы любой ценой избежать патологии, внедряемой в нас анализом.
Забывая о болезни путем погружения в «реальную жизнь» или в «лечение», целиком положившись на своего психиатра, мы упускаем слишком многое из того, что сокрыто в душе.
Нуминозный означает «священный», это понятие относится к людям, предметам или ситуациям, имеющим глубокий эмоциональный резонанс; психологически оно связывается с переживанием
