с которым давеча разговаривал Тарковский. Володя был просто уверен в том, что уж Умник-то точно получит свою роль, и Клара тоже первым хватала за гриву именно его. Умник не смотрел ни на Эйжена, ни на осветителя. Умный конь все смотрел и смотрел на уходящую вдаль маленькую собаку – он смотрел на Белобровика. К тому времени песик успел дойти до того места, где ранее Клара его трясла и толкала, чтобы уходил прочь. Он уже поднимался по пригорку, а за ним Белобровика не будет видно.
Кому и зачем может понадобиться увозить Белобровика куда-то далеко, задумался Володя. А если и повезут, то куда? И если так, то почему бы ему не дать хотя бы попрощаться с отцом и матерью? В голове Володи крутилось много доселе не существовавших вопросов, а ведро в руках Эйжена все дрожало, и все время продолжал звенеть печальный колокольчик.
Андрей Тарковский подошел к Эйжену и вынул из его рук ведро. Все так же с ведром в руках он подошел к колодцу и кивнул Володе. Дескать, давай-ка сюда, актер. Наконец-то странная, необъяснимая и непонятная Володе минута молчания прервалась. Вокруг засуетилась съемочная группа, и каждый теперь делал свое, наиболее ему привычное и знакомое дело.
Тарковский встал по одну сторону колодца, Володя же должен был оставаться на другой, оператор Юсов встал между ними на третьем краю, а на четвертой стороне было ведро.
Так они там все и стояли, и через некоторое время Юсов показал: пусть Тарковский с Володей поменяются местами.
Но нет, так не стало лучше, и они встали по-прежнему. Колодец имел бетонные края, которые доходили Володе до пояса. У него не было крышки, только ворот с рукояткой и цепью на нем. Тарковский с Юсовым завели разговор по поводу кадра, о расположении камеры, а Володя в это время перегнулся через край колодца и посмотрел вниз.
Это было каким-то чудом! Удивительно, насколько глубоким все-таки оказался колодец! Странно, что Володя лишь сейчас это заметил. Голова его закружилась, и ему стало страшно от этой глубины, в которой воду скорее можно было почувствовать, нежели разглядеть. И ему вдруг стало так страшно, что захотелось резко выпрямить спину и оторваться от этого колодца.
Ну уж нет! Володя даже не шелохнулся, он выдержал эту глубину колодца, положил широко расставленные руки на бетонный край и даже нагнулся еще больше. От злости, а также назло страху. Мальчик задержал дыхание: казалось, даже у дыхания должно быть громкое-прегромкое эхо, что уж говорить о произнесенном слове.
Наверное, Володя достаточно долго глядел вниз, в глубину колодца. Тарковский окликнул его, и, подняв голову, Володя рядом с режиссером увидел черное окно камеры.
– Сними рубашку, – скомандовал Тарковский, а сам взял ведро и, прицепив его к цепи, перекинул через край, позволив тому свободно падать вглубь, лишь чуть-чуть притормаживая ворот руками. Затем он поднял наверх наполненное до краев водой ведро. И вот наконец оно стояло на самом краю. Тарковский сказал Володе,
