это забытое, конечно, болело внутри нее, жадно толкалось мягкими лапками, грозило задушить нежностью, разорвать страстью и страданием. Но тогда – девочку никто не учил любить. А она, вдруг почувствовав горячий росточек в сердце, испугалась и старательно утопила его в холодной серединке своей души.
Зачем ей нужна была эта любовь? «Странный, смешной мальчик, совсем не умеющий жить», – говорила мама, цинично, как умела она одна, усмехаясь уголком губ, и закуривала очередную сигарету, – «Такие своих жен за жизнь уродками делают. Пахать будешь, как лошадь, копейки складывать в банку из-под кильки. Сгорбишься, облезешь от недоедания. Не дури. Ищи нормального, чтоб все тебе дал. Вон ты какая. Кукла!».
Вера искала. Нормальных было, хоть пруд пруди, один из нормальных жил в соседнем дворе в хорошем новом доме. Папа у него был директор помойки в их городке, а недалеко от этой помойки у него был и особнячок, трехэтажный, кирпичный, с садиком и маленьким парком и с липовой аллеей. Это помимо огромной четырехкомнатной квартиры. Сынок же, уже тогда, в своем ангельском возрасте, был слегка брюхат, смотрел исподлобья и немного искоса, носил кожаную кепку с маленьким козырьком и кожаную куртку, пузырящуюся на его тулове, как надувной пляжный мяч. Он картавил, презрительно тянул слова и поминутно сплевывал. Вера ему очень нравилась. Он каждый день совал ей мятую шоколадку в карман пальто, а потом лапал потными руками, стараясь попасть между юбкой и блузкой. Она разрешала. Хрупкая льдинка у нее внутри от этого не таяла, а наоборот, постепенно увеличивала свои размеры, острила грани. Тем более, что Вере очень нравилась польская софа в огромной комнате Нормального. И шикарный импортный магнитофон. И шоколадки. Она очень любила шоколад, особенно под рюмочку сливочного ликера. После пары рюмочек этого отличного зарубежного напитка с плиткой пористого белого шоколада Вера оказалась на софе Нормального. А потом, укутавшись в белоснежный пушистый халат, внимательно слушала дальнейший расклад своей жизни. И не возражала. Потому что возразить ей было нечего. Нормальный разложил все по полочкам, и Вере понравилось. Особенно ее согрела мысль о маленьком домике в Карелии среди заснеженных елей, который обещал подарить молодой семье помойный папа.
Только вот свадьбу она не помнила. Почему-то – совсем. Помнила только белейший вельветовый рукав мужниного пиджака, кружевной подол своего платья и свинцовые следы от полозьев свадебных саней.
И еще она не помнила маленький белый гробик, который быстро опустили в промерзлую землю и забросали стучащими комьями. Такое лучше не держать в памяти. Особенно "Бабам, не умеющим ничего нормально, даже родить наследника"
Не помнила Вера и развод. Только врезалось в память собственное лицо с кровоподтеком над верхней губой и синими подглазьями, треснувший, как пустая раковина, чемодан, валяющийся на снегу около такси и разбросанные собственные манатки. Которые она собирала дрожащими руками и запихивала под незакрывающуюся крышку…
Вера прокручивала пленку все
