Это каких?.. Бугульминских миллионеров, что ли? Очень хорошо знал. И внукам, и правнукам накажу не забывать их…
Старик поднял в возбуждении руку. Пальцы его были искривлены от долгой тяжёлой работы, и казалось, эта скрюченная рука поднялась, чтобы задушить кого-то. Не будь так темно, Газинур увидел бы, как исказили лицо старика мучительные воспоминания.
– Настоящие пауки были, высасывали нашу кровь. – Старик сказал это совсем тихим голосом, но в голосе его и сейчас слышалась былая боль. – Русские, чуваши, марийцы, татары из окрестных деревень гнули на них спину от темна до темна. Вся Бугульма была в их руках. Что хотели, то и делали. Для них закона не было. Разъезжали с городским головой на тройках. Людей давили. Бывало, только покажутся, а уже издали кричат: «Шапки долой!» Хакимов считался его помощником. Хозяйничали в этих местах ещё помещики Елачич и Шкапский. Эти прибрали к рукам все земли вокруг. Крестьяне работали на них целыми семьями. Твой отец тоже пас скот у Шкапского. Тебя тогда ещё не было…
– Слышал я! У помещика Елачича было четырнадцать тысяч десятин земли, а народ не имел ни клочка, умирал с голоду, – с возмущением сказал Газинур.
– Все бугульминские винокурни его были. В те времена в Бугульме на каждом шагу красовался либо трактир, либо «монополька» – это лавка, где водкой торговали. Эх, и говорить не хочется!.. – махнул старик рукой. – И посейчас, как вспомнишь те времена, душа болит. Детей полон дом, есть нечего, одеться не во что, топить нечем. Почёсываешь, бывало, затылок да удивляешься: «Что ж это такое? Где справедливость? Где ж она, правильная-то жизнь? Экие поля хлеба выращиваем, целые леса на дрова распиливаем, а в доме ни зёрнышка, дети с голоду пухнут, топить нечем…» Ну хватит, Газинур, сынок. Заговорился я. Истинно – одно слово рождает другое. Вон уж светать начинает, тебе надо и вздремнуть малость.
– А по мне хоть бы вовсе не спать сегодня. Честное слово, Сабир-бабай! У меня на душе… ну… точно она прозрела. Увижу Ханафи-абы – скажу спасибо. Пусть всегда посылает меня с такими хорошими людьми.
Газинур сходил на конюшню, подкинул лошадям сена и, громко напевая, направился к дому. Когда он проходил по мосткам, проложенным через неглубокий овражек, ему почудились голоса. Впереди мелькнул огонёк папиросы. «Хашим с Альфиёй любезничают», – подумал Газинур. У дома Гали-абзы залился лаем Сарбай. Газинур повернулся, чтобы приласкать его, и вдруг заметил за забором чьё-то светлое платье. Неужели Миннури?..
В мгновение ока пересёк Газинур широкую деревенскую улицу.
– Миннури… – позвал он. Голос его прерывался. – Ты разве здесь, Миннури? А я тебя в Бугульме искал. Жаль, что разошлись. Если бы подождала немного, подвёз бы на тарантасе.
Газинур сжал в своей широкой ладони маленькую руку девушки.
– Ой, Газинур! Сумасшедший!.. Разве так жмут? – вскрикнула от боли Миннури.
– Это я любя, Миннури, не сердись, – оправдывался Газинур, не сводя с девушки больших чёрных сияющих глаз.
Девушка почувствовала, что краснеет
