был дежурным. Сильно за полночь позвонил зампрокурора и сказал, что надо срочно ехать в Элисту забирать разбуянившегося шефа, пока он там никого не покалечил. Смерть Рыжего констатировали в семь утра на трассе без признаков аварии или экстренного торможения. Машина вылетела с дороги, перескочила двухметровую канаву обочины и врезалась в столб. По всей видимости, парень просто уснул за рулем.
Последний сон Рыжего затянул мартингал на шее Германа до предела. Склонный к дедуктивному анализу, молодой человек понимал, что следующим будет он. Но когда? Снова через год? Через месяц? Когда? Почему?
В ту осень в параллельной реальности Кира отчаянно звала Германа. Но он ее уже совсем не слышал. Перепуганный до смерти, он старался гнать от себя дурные предчувствия собственного исхода. Искал поддержки у Серафимы, которая заверяла сына, что всё это не более чем совпадение. Уговоры маман не очень-то помогали, потому Герман сбежал на дачу и в конце третьей недели заточения догнал, что нужно резко поменять направление. Следом пронеслись увольнение из наркоконтроля, сокращение до минимума употребления дури, заморозка большинства прежних знакомств и связей.
– Только бы сработало, – часто повторял загнанный уже давно не курсант. По сути, это был его первый сознательный и правильный выбор – свернуть с «road to nowhere» на «не дождетесь». Ни через год, ни через два ничего трагического не произошло, а ровно через три родилась Вера. Ее появление будто отвело от обреченного прицел. Выживший перестал видеть скользящую красную точку на кармане рубашки всякий раз, когда он садился в чью-то машину. Но отключить системную блокировку так и не вышло. Собственный автомобиль стал для Германа табу на долгие годы.
Молодой отец теперь позволял себе иногда встречаться с немногими из оставшихся однокурсников и коллег. Некоторые даже были переведены в статус близких, но таких настоящих, как Громов и Рыжий, больше так и не встретилось. После, но никак не вместо них были социопатичный Толик Жидков, специалист по бытовой поэзии и сокрытию правонарушений, да Богданчик-одуванчик, богослов и православ.
Нет, Герман их не выбирал, это они вились вокруг его радушия и щедрости, кайфовали от его пофигизма и цинизма, ухахатывались его чувству юмора, стремились к его одобрению и наставлению, потакали его бескомпромиссности и примеряли на себя его бойцовский дух. Жидков даже еще до женитьбы жил у Германа больше года на всем готовом без особой благодарности и участия в бытовых вопросах.
Серафима как-то рассказывала Кире, как она однажды вернулась с работы, а на кухне – Толик, доедает кастрюлю борща в новых штанах Германа. Женщина она была интеллигентная, но едкая, и давай с порога разносить оглоеда:
– Почто новые штаны с сына снял, бездельник? Своих, что ли, нет? Мусор бы вынес хоть разок да картошки купил. Супы да котлеты уминаешь, а за электричество не приходит тебе в голову заплатить?
А Герман, курящий в форточку, ей тихо так
