что Эрнест был не очень сведущ в финансовых делах. Возможно, это послужило одной из причин, почему он взобрался на тот стул и сделал петлю, завязав на веревке прочный скользящий узел и навернув целых десять витков.
Это сработало. Когда он спрыгнул, оттолкнув стул, зазвонил колокол. Должно быть, несчастный старик долго бился и дергался, потому что колокол звучал и звучал, разнося по округе тревожный набат, прежде чем окончательно затихнуть. Одна соседка, услышавшая трезвон впервые за пятнадцать лет, что жила на этой улице, добрых полчаса гадала, что бы это могло значить, а потом поспешила к «Школе».
Мать сказала маленькому Джарвису, что дедушка ушел к Иисусу. Она ничего не говорила о том, какой «транспорт» тот выбрал для своего путешествия, но немного погодя Джарвис услышал ее разговор о самоубийцах, в котором прозвучало имя «несчастного Эрнеста», и сделал правильный вывод. Когда ему исполнилось пятнадцать, Элси рассказала, что ее отец и его дед повесился. Юноша изводил мать разговорами о том, почему они не переедут жить в «Школу», вместо того чтобы пускать туда посторонних людей, и она была вынуждена наконец все объяснить.
– Я никогда не смогу там жить, – сказала она, а в конце, по своему обыкновению, добавила: – Не говоря уже о том, что нужно потратить тысячи, прежде чем там смогут поселиться цивилизованные люди.
Ни тетю Эвелину, ни двоюродную сестру Тину, ни тех идеалистически настроенных огородников она к таковым явно не относила. Элси, Джарвис и его отец проживали в доме на две семьи в Уимблдоне. Ее сын не выносил этот пригород, но сделать ничего не мог – ему оставалось только ждать, когда он повзрослеет. Иногда, впрочем, он наведывался в Западный Хэмпстед и заглядывал в «Школу», где жили коммунары. Он наслаждался каждой минутой, проведенной там, и размышлял о том, как здорово было бы переселиться туда самому. Изредка он даже оставался в «Школе» на ночь. Засыпая на полу классной комнаты, которая находилась на первом этаже и почему-то звалась «переходный класс», он слышал перестук вагонных колес, доносившийся со стороны сада, и ему казалось, что это самый прекрасный звук на свете. Возвращаясь на следующий день домой и стоя на платформе станции метро в направлении «Бейкер-стрит», он заметил, как поют рельсы при приближении поезда, причем звуки доносились до него куда раньше, чем в поле зрения появлялся сам поезд. А еще молодой человек увидел, как трепещут в ожидании серебристые рельсы Западного Хэмпстеда.
В семидесятых годах произошел бум в сфере недвижимости. Правильнее было бы назвать это мини-бумом, если сравнивать с тем, что случилось лет через десять, но тем не менее цены росли, риелторы потирали руки, засучивали рукава и отправлялись на охоту. Один из них написал матери Джарвиса, предложив выкупить за хорошие деньги «Школу Кембридж». В восьмидесятые годы они уже названивали самому Джарвису, жившему в «Школе», умоляя его продать здание. Можно сказать, что ему писали или звонили, по крайней мере, раз в неделю. В ответ
