Не стреляйте! Я серьезный писатель, и вообще, я такой же, как все!
Но молить о пощаде было поздно. За стеклами очков без оправы зеленые глаза напудренной фанатички налились убежденностью; подойдя вплотную, она вцепилась ему в руку.
– Ни за что… – она была немолода и с трудом справлялась с одышкой, – ни за что не позволяйте деньгам себя изменить, кем бы вы ни были. Деньги никогда никого не делали счастливым. Это только Ему под силу. – Она достала из сумочки размером как раз для «люгера» открытку с изображением Иисуса и сунула ему в руку. – «Нет человека праведного на земле, – напомнила ему она, – который делал бы добро и не грешил бы[1]. Если говорим, что не имеем греха, – обманываем самих себя, и истины нет в нас»[2].
Позже тем утром он потягивал у стойки кофе – в кафе рядом с офисом инвестиционного консультанта, изучая – впервые в жизни – деловую страничку утренней газеты, и тут подошла женщина средних лет и с улыбкой сообщила ему, что, прочитав в «Карновском» о том, как он шел к сексуальной свободе, она сама стала менее «зажатой». В банке в Рокфеллер-плаза, куда он зашел обналичить чек, длинноволосый охранник шепотом спросил его, можно ли потрогать пальто мистера Цукермана – хотел, вернувшись вечером домой, рассказать об этом жене. Когда он шел через парк, симпатично одетая молодая истсайдская мамаша, гулявшая с ребенком и собакой, преградила ему дорогу, сказав: «Вам не хватает любви, вам все время не хватает любви. Мне жаль вас». В зале периодики публичной библиотеки пожилой джентльмен постучал ему по плечу и с сильным акцентом – с таким говорил дедушка Цукермана – сообщил, что ему очень жаль его родителей. «Вы не всю свою жизнь описали, – сказал он с грустью. – В вашей жизни куда больше всего. Но вы это просто опустили. Чтобы свести счеты». И, наконец, дома – в холле его ожидал крупный веселый темнокожий мужчина из электрокомпании, чтобы снять показания счетчика. «Слушайте, так вы прямо все это вытворяли, что в книжке? Со всеми этими телками? Ну вы даете!» Показания счетчика снимает. А люди – они не показания счетчика снимают, они его книгу читают как его показания.
Цукерман был высокого роста, но не такой высокий, как Уилт Чемберлен[3]. Худой, но не такой худой, как Махатма Ганди. Одет он был как обычно: бежевая вельветовая куртка, серый свитер с высоким горлом, хлопковые брюки цвета хаки – не без элегантности, но – не Рубироса[4]. Темными волосами и крупным носом в Нью-Йорке никого не удивишь – это же не Рейкьявик и не Хельсинки. Но раза два, три, четыре в неделю его все-таки замечали. «Это Карновский!» «Эй, Карновский, ты поосторожнее, за такое и арестовать могут!» «Эй, Гил, хочешь, трусики покажу?» Поначалу, услышав, как его окликают на улице, он в ответ махал рукой – демонстрировал, что он свой парень. Как было проще, так он и поступал. Потом стало проще делать вид, что он не слышит, и идти дальше. Потом стало проще делать вид, что ему что-то послышалось, будто
Екклезиаст, 20:7. –
Первое послание Иоанна, 1:8.
Уилтон Чемберлен (1936–1999) – американский баскетболист, его рост был 216 см.
Порфирио Рубироса Ариса (1909–1965) – доминиканский дипломат, знаменитый плейбой.
