Затем, немного помолчав, ощупал меня.
– Согрелся? Ладно, пора выдвигаться. Скоро светает.
Сани мы бросили. Егерь уже не мог оставить меня в них, пусть даже и укутанного в тулуп. Стоя на коленях в нашем сугробе, он взвалил себе на плечи свой тяжеленный горб, а меня обвязал ремнями таким образом, чтобы я висел на нем спереди, плотно прижатый к его телу. Сверху он укрыл меня все тем же тулупом, взял в руки свою корявую палку, и мы выдвинулись в дорогу.
– Замерзнешь, – объяснял егерь свои манипуляции, когда привязывал меня к себе. – На санях никак нельзя. Вчера тебя всю дорогу ИКАС берег, пока заряд не иссяк.
Я уставился на него непонимающим взглядом.
– ИКАС – индивидуальный комплекс автономного существования, – пояснил Герман, но, видя, что понятнее мне не стало, поднатужился и разжевал еще сильнее. – Ну, шар этот летающий! Понял теперь?
Я кивнул.
– Ох, и заварил же я кашу с тобой, последыш, – жаловался Герман в пути. – Один бы я дошел уже. А с тобой, эээх…
Я понимал, что стал серьезной обузой егерю, но совершенно не тревожился по этому поводу. В конце концов, помереть в обществе этого косматого сотрапезника было моим выбором, а вот взять меня с собой – это уже было его идей.
Тем не менее, жалуясь и скрежеща зубами, егерь упрямо шел по снежной целине вперед. Ближе к середине дня вдобавок ко всему прочему начался снегопад. Идти стало совсем тяжко. Мелкий колючий снег полосовал старого егеря по лицу, пришлось надевать холодную голову. Егерь жаловался, что в ней плохо видно дорогу.
– Когда заряд в шлеме на нуле, толку от него, как от козла молока, – пояснял Герман, перекрикивая непогоду.
Причем говорил он это, кажется больше Пустоши, нежели мне, поскольку слова «шлем» и «на нуле» мне ни о чем не говорили. Я уже молчу про его странные попытки подоить козла.
– Но лучше в нем, – продолжал Герман, – хоть от ветра спасает.
Ближе к вечеру я начал замерзать. Было очевидно, что и костюм Германа перестал делиться своим теплом. Теперь единственным источником тепла для меня служил сам егерь. Я понимал, что, возможно, это наш конец. Не страшился его, нет. Но стало как-то совестно. Собственно, егерь не был мне ничем обязан. Почему же он решил погубить себя, взяв меня с собой? Мой маленький и скудный разум тогда не мог понять мотивов Германа. Каждый его шаг, казалось, был продиктован лишь одной идеей – спасти меня. Но за зимы своего прозябания в курене я настолько привык к мысли о ничтожности собственной жизни, что жертва богоподобного егеря мне казалась бессмысленной, глупой и абсолютно неестественной.
Чем сильнее я замерзал, тем сильнее мутился мой разум. Мне стали чудиться звуки, которых здесь быть не могло. Я слышал далекое ржание Горячего Грома – хозяйского коня. Но откуда ему тут взяться? Странное чувство овладело мной. Я понимал, что Гром мне мерещится, отдавал себе отчет, что ржание мне снится, но при этом чувствовал, что все осознаю.
