любимой? Сколько тогда возникнет проблем, о покое можно будет только мечтать. Об одиночестве мы плачем только пока этой страшной болезни не случилось, она, наша безответная, и даже ответная любовь значительно страшнее, безжалостнее и трагичнее.
Но это все переживает каждый, а я немного о другом, о творческом начале. И вдруг понимаю, вернее, до конца осознаю, как страшно быть поэтом. Не потому ли с таким восторгом и упоением многие литераторы, назовем их так для удобства, с упорством, достойным лучшего применения, называют себя графоманами.
Позиция очень удобная, вроде бы делаешь почти то же самое, но сразу просишь у всех не судить тебя строго, пусть поэты, и те, кто рискнул ими назваться, за все отвечают. А я займусь стихоплетством, потому что так «складнее и краше» звучит, и я словно бы немного приподнимаюсь над скучной прозой, но по меркам поэтов не смейте меня судить.
Я не Поэт.
Кто-то будет утверждать, что называться так громко и нескромно, словно бы скромность – это главное достоинство поэта. А не она ли его задушит и погубит безжалостно?
А я теперь точно знаю, что это очень страшно рискнуть быть ПОЭТОМ.
Не потому ли дипломат Тютчев никогда не афишировал своего второго мира – поэтического, и с каким трудом собрали и опубликовали все его неповторимые и великолепные стихотворения уже потом, и, в частности, после смерти.
Но что же такого в этом особенном жанре литературного творчества?
Как классно, приятно, хотя и очень опасно быть журналистом, как престижно – прозаиком. Мы все устремляемся на безбрежные страницы повестей и романов не только потому, что на них есть спрос, и их охотнее печатают наши издатели.
Но там мы можем быть и историками, и философами, и психологами, конечно, кроме всего прочего, кому же не хочется всего этого, да еще в одном труде заключенного. И увесистый том, к которому ты имеешь отношение, включает в себя целую жизнь, эпоху, а возможно и не одну, и ты почти бог, когда вершишь судьбы, свергаешь правительства, и споришь с сильными мира всего.
Кому такое может не понравиться, если вместе с известным героем можно сказать:
– Я там был, на балконе у П и стоял перед распятием.
Проза – это в какой-то мере тот самый эликсир бессмертия, который так упорно в разные времена искали, кто-то старался найти его в потомстве, кто-то в своих творениях.
Но поэзия – это совсем другое. В прозе есть иллюзия укрыться, есть надежда на то, что если не нравится читателю начало творения, то он может сжиться с ним к середине и полюбить его в финале. Потому что не один день писалось, и возможно, там, дальше, такое начнется, что нам и не снилось, потому и продираемся сквозь текст, и читаем.
А что же в стихах?
В коротеньком в две десятка строк тексте на белой странице, где есть только сам поэт с его мыслями, чувствами переживаниями. Там на первый взгляд его трудно отличить от тысяч графоманов, которые тоже рифмуют что-то и с чем-то, и уверены, что они пишут хорошие стихи, словно
