уже падают листья, – не то поет, не то проговаривает Вертинский. – И осень в смертельном бреду…
И бедная ломака, еще девочка совсем, обманутая его игрой, сцепляет пальцы рук, идет на полусогнутых, на каблучках, делает одолжение:
Вас слишком испортила слава,
А впрочем, вы ждите, приду.
В публике смех и тихо хлопают. На сцене, как в кино, сменяются картинки.
Он:
Я жду вас, как сна голубого,
Я гибну в любовном огне,
Когда же вы скажете слово,
Когда ж вы придете ко мне?
И взгляд опуская устало,
Шепнула, как будто в бреду…
Она:
Я вас слишком долго желала,
Я к вам никогда не приду.
Опять взрывается овация. Вот в этом городе, где все какое-то натруженное, серое, где сапоги даже в театре, и где погоны, кители и ватники (ватоўкi), где работяги, шоферюги и камвольщицы, тонкосуконщицы, где тетки в кацавейках скалывают лед тяжелыми ломами на тротуарах у тортов новых кварталов, здесь с полуслова понимают какой-то пляж, осенний бред, кривляние и картавость, здесь с полулета ловят что-то благополучное и утонченное, заморское, капризное, предназначенное совсем, совсем другим.
Антракт.
– Он все показывает, всех, про кого поет, а я не знала. У нас там, возле Магадана, все вот такое, пластинки, музыка, все иностранное, разные знаменитости, все это долетало быстрее из Харбина, из Шанхая, из Японии, чем из Москвы. Дальний Восток же.
Она выговаривает это ЖЕ, как младшая школьница, как ШЕ.
– У нас там Вадим Козин в клубе выступал, он говорил, что песне лучше не додать немного, каждый свое подставит. Не выкладываться, слушатель сам услышит, что прожил. А вот Вертинский… я его представляла, а теперь увидела.
– Похож?
– И да, и нет.
– А что не нравится?
– Не знаю. Что-то вот женское такое. Я понимаю, он артист, а все равно.
Пошло второе отделение концерта.
Не заходим. Двери открыты, в них стоят. Все слышно:
– В парижских ресторанах, в вечерних балаганах, в дешевом электрическом раю…
– Отсюда тоже слушать можно, – говорит она.
– Гремят, гудят джаз-банды, танцуют обезьяны и бешено встречают рождество…
Топаем в просторном фойе своего бельэтажа, к буфету не спускаемся.
Фотопортреты певцов, певиц и балерин, балерунов и дирижеров. Лариса Александровская.
– Вот ваша Перапёлачка, как говорят по радио, мне нравится.
Еще портреты, лица. Исидор Болотин и Николай Ворвулев, Семен Дречин, Галина Николаева и Татьяна Коломийцева…
Не сговариваясь, поднимаемся выше по широкой лестнице с каменными перилами, как в ГУМе, с красной ковровой дорожкой и медными прутьями под ногами.
Теперь мы на паркете самого верхнего фойе, перед балконами.
И сразу в дальний боковой тупик.
Диван, два кресла… И, не говоря ни слова…
