что принял, когда только узрел памятный нос: знакомое лицо – и не более того. Не знакомый. Знакомый – это тот, о котором знаешь, кто он, что делает в жизни, а тут – ничего, даже имени не вспомнить.
И только подумал, что не вспомнить, как имя тотчас же всплыло в памяти: Андроник. Действительно редкое имя.
Было уже около девяти вечера, когда от разрозненных групповых разговоров перешли наконец к общему обсуждению того, из-за чего был устроен сбор. Минула полночь, закрылось метро, стукнуло два часа и потек третий, а ни устава, ни программы принять не удавалось. Зубы Раду уже не ломило, темя не жгло. Рот раздирало зевотой. Ему уже не было все это интересно. Аромат новизны и необычности, так круживший голову вначале, полностью выдохся, и пища, что предлагалась, без него потеряла всю остроту. Не хотел он ни в какую партию. Ни в ту, что властвовала семьдесят лет, ни в эту, что должна была стать ей оппозицией. Он хотел получить диплом, прорваться в аспирантуру, а дальше… дальше было бы видно. Его, в сущности, все устраивало в своей жизни. А если ты не в числе избранных, чтобы купить билет на Горовица, так билетов на Горовица всегда на кого-то не хватит. Обойдись не такой знаменитостью.
Рад поискал глазами сокурсника, с которым, как тот пошел пожимать руки, ни на мгновение больше не сходились. И не обнаружил его. Зато он обнаружил, что в комнате стало ощутимо просторнее. Народу убавилось, и изрядно. Рад понял, надо линять и ему.
Оказавшись в коридоре, прежде чем нырнуть в ночь, он решил зайти в туалет. Дверь совмещенного с ванной комнатой туалета была заперта. Рад подергал ее, проверяя, точно ли внутри кто-то есть, и мужской голос оттуда ответил с недовольством:
– Минутку, минутку.
Когда после раздавшегося рыка воды дверь открылась, изнутри вышел консерваторский сотрапезник.
– Какая встреча! – сказал сотрапезник. – Не уходить намылились? А то я лично – да. Если тоже – подожду. Вдвоем веселее.
Вдвоем, учитывая время суток, действительно было бы веселее.
– Подождите, – сказал Рад.
Ночь распоряжалась улицей со свирепостью штурмовика, ворвавшегося в крепостные ворота. Февральский ветер резал лицо остро отточенным лезвием бронзового ахейского меча, по ногам мело снежным пеплом догорающей цитадели зимы, еще не сокрушенной, но уже обреченной.
Вся открывающаяся глазу перспектива улицы, что в ту, что в другую сторону, была пуста, ни души, кроме них, и ни одной машины на дороге. До метро «Профсоюзная» было пять минут ходу, но открытия метро пришлось бы ждать три с лишним часа.
– Э-эх, где мой белый «мерседес»!.. – поднимая воротник дубленки, выдохнул консерваторский сотрапезник на мотив песни Высоцкого «Где мой черный пистолет».
– На Большом Каретном, – невольно ответилось у Рада по тексту песни.
– Не совсем, но почти, почти, – согласился сотрапезник из мехового шалаша, устроенного вокруг лица. – На Столешниковом вообще, там обитаю. Дом, где «Меха», знаете? Угол Столешникова с Пушкинской.
Ого, где жил его сотрапезник.
