нравственных заветов». Кроме того, для «армян, болгар, греков и русских народность неотделима от церковности, так что “православный” и “русский” становятся синонимами». К этому присоединяется еще и то, что по условиям образования восточной Церкви, понятие царя слилось с понятием Церкви, «идея царя соединилась с идеей православия, Церковь стала немыслима без царя». Философ подчеркивает, что византинизм явился для славян огромной силой, так как он поддерживался властью, был сам по себе силой организованной, «нес с собой науку, гражданское и церковное право, просвещение»; «он явился источником, откуда русский народ пил веками, почти не имея ничего другого»[26].
Но нельзя идеализировать культурную преемственность и считать, будто в «трансплантации византинизма в русскую и в целом славянскую среду проявила себя какая-то удивительная совместимость»[27]. Ведь византинизм как готовое, сложное, обставленное подробным ритуалом вероучение «было внесено в страну, сплошь языческую, населенную народом совершенно иного склада, чем тот, который создал византийское понимание христианства». Русский крестьянин, наиболее полно и искренно исповедующий православие, верящий в Бога, Церковь и таинства, одновременно с этим «не менее твердо верит в лешего, сарайчика, заговоры и т. п.». Флоренский выделяет такую черту православия на Руси, как «перевес культа и, в частности, обряда над учением и моральной стороной христианства. Брань, драка, пьянство – меньший грех, чем нарушение поста…». Вместе с тем наш народ, продолжает Флоренский, «усваивал христианство не по Евангелию, а по Прологу (жития святых), просвещался не проповедями, а богослужением, не богословием, а поклонением и лобызанием святынь»[28].
Ф.М. Достоевский вслед за Гоголем отмечал следующее:
«Говорят, русский народ плохо знает Евангелие, не знает основных правил веры. Конечно, так, но Христа он знает и носит его в своем сердце искони. В этом нет никакого сомнения. Как возможно истинное представление Христа без учения о вере? Это другой вопрос. Но сердечное знание Христа и истинное представление о нем существует вполне. Оно передается из поколения в поколение и слилось с сердцами людей. Может быть, единственная любовь народа русского есть Христос, и он любит образ его по-своему, то есть до страдания. Названием же православного, то есть истиннее всех исповедующего Христа, он гордится более всего (XXI, 38)».
Самыми зримыми и впечатляющими по всей Руси были архитектурные творения – храмы Софии, построенные по образцу константинопольского. В древнерусской духовной культуре символ Софии Премудрости вызывает особый интерес. Он проходит через всю тысячелетнюю историю отечественной культуры, отразившись в памятниках архитектуры, живописи, пластики, письменности. София – это, во-первых, величественный храм, символ благоустроенности бытия, гармонизации хаоса, мощи державы; во-вторых, иконографический сюжет,
