и кишмя кишащую микробами трубу только раджи того, чтобы приходить позже и смотреть, как дальше будет разлагаться труп, как паразиты будут разъедать его, сдирать по кусочкам избитое тело.
Внутренне я предвкушал те изменения, что произойдут с собакой в следующие пять-шесть дней. Жаль, что они не смогут стать моим научным проектом по биологии – я бы получил высший балл, ведь вряд ли кто из моих одноклассников смог бы додуматься до такого странного и, как бы сказал директор, вызывающего проекта. А я бы отвечал, что хочу, когда выросту, выучиться на ветеринара или хирурга: была большая доля вероятности, что мою истинную идею с патологоанатомией не поймут, вызовут, конечно же, родителей на беседу с администрацией, заставят посещать школьного психолога, чью должность я бы отменил за ненадобностью: основную массу школьных психологов любым способом подкупали родители, чьи дети находились под ударом или скорее под угрозой отстранения или перевода в другое заведение. Таким образом, ребенок, несмотря на некоторое психическое расстройство, оставался в школе, и со стороны учителей делалось всё, чтобы показать, что он здоров, нормален и готов к дружбе с остальными себе подобными. Но нас, детей, не проведешь – на пушечный выстрел никто не подойдет к такому «здоровому» мальчику или девочке, или, как мы такового или таковую называли, «экземпляру».
Такие явления случались повсеместно. Был и в моей школе такой «экземпляр»: он учился в параллельном классе, ни на что не жаловался, нечасто, правда, общался с одноклассниками, но при этом считался вполне нормальным парнем. Все так думали до тех пор, пока он не сжег нашу классную комнату. Его увидели выходящим из школы, лицо всё было измазано копотью, в руках он держал «зиппо», которую он накануне содеянного украл у своего отца. Его лицо озаряла такая улыбка, будто он совершил величайший и добрейший поступок в мире, – ему явно доставило удовольствие облить классную комнату бензином и поджечь. Наверно, он преспокойно бы досмотрел то зрелище вблизи, и, совершенно точно, до конца, пока языки пламени не достигли и не лизнули бы его самого, превращая его в жалкий огарок родительских представлений и надежд. Но собственный инстинкт самосохранения возобладал над желаниями, поэтому он решил, что не стоило дольше оставаться в жаровне, в которую он превратил школьный класс.
«Мне не нравилась та комната», спокойно и без видимого напряжения ответил Николас – именно так звали этого мальчика. После этого случая он практически ничего не говорил, даже родителям, даже полицейским, задававшим кучу вопросов: последних он заставил попотеть потому, что явных и прямых доказательств против него, как ни странно, не было. Все знали, что это сделал именно этот мальчик по имени Николас. А он просто улыбался, и в его глазах всем без исключения виделся огонь, яркий, живой и скорее всего сумасшедший, и поэтому непобедимый в своей бессознательной мощи.
Родителям
