бежит, бежит она —Ведь и весёлая свобода
Должна же быть защищена[4].
Играет бойкая музыка – финал популярной тогда оперетки «Иванов Павел» про гимназиста-двоечника, на слова: «Одно осталось мне – рыдать, / И педагогов умолять / Мне дать переэкзаменовку…» Все берутся за руки, кружатся в танце, подхватывают и поют.
Умрём – исполним назначенье.
Но в сладость претворим сперва
Себялюбивое мученье,
Тоску и жалкие слова.
Роза Львовна появляется в дверях, стоит, молча взирает на происходящее.
Пойдём, не думая о многом,
Мы только выйдем из тюрьмы,
А смерть пусть ждёт нас за порогом,
Умрём – бессмертны станем мы.
Иоаким. Сорванцы, стойте же, ох!
Лулу. Устал, бедный папочка.
Иоаким. Гоняйте ваших друзей поэтов, а меня увольте, я стар.
Серёжа. Вот ещё! Да ты бодрее фронтовых писем Гумилёва!
Лёня. Кстати, кто у нас будет в среду?
Серёжа. Вот собирался быть твой любимый Есенин, потом Мандельштам, Жорж Иванов, Оцуп. (Марине.) Ваша издательница тётя Соня Чацкина. Быть может, Кузмин.
Лулу. Ужас! Ну а что мы будем делать сегодня?
Серёжа. Почему же ужас?
Лулу. Пока нет этих умников, давайте веселиться! Давайте играть в театр! Что-нибудь жуткое, шекспировское, леонид-андреевское! Чего не может быть! Серёжа, держи револьвер! Давайте, как будто ты застрелишься, Лёня кого-то убьёт и его расстреляют, вы, Марина, повеситесь, папу ограбят и он умрёт с горя, а меня… Меня сожгут в печке!
Иоаким. Давайте играть в театр!
Лёня. Давайте!
Гостиная гаснет. Секунд двадцать – тьма. Приближается звук: шуршание шин, поскрипывание металла, звяканье велосипедного звонка. Затем скрип и грохот захлопывающейся двери. Выстрел. Грохот. Топот сапог. Крики.
Свет вспыхивает.
Пустая комната, обтянутая серой материей. Несколько фигур, завёрнутых в такие же серые ткани, стоят шеренгой наподобие манекенов. Сквозь неприметное отверстие, как будто из самого тела стены, появляется ещё одна личность в чёрной кожанке, чёрных галифе, чёрной фуражке. Физиономия неподвижна; если приглядеться – она просто нарисована углём на картоне.
Человек в чёрном. Тридцатое августа тысяча девятьсот восемнадцатого года. Гороховая, два, Петроградская Че-Ка. Именем революции. Начинается допрос подозреваемых в политическом заговоре с целью убийства всех и вся. Предупреждаю: то, что вы скажете, уже использовано против вас. Каннегисер Леонид Акимович, дворянин, еврей, двадцати двух лет, ваше слово.
Первый манекен оживает, разворачивает и сбрасывает с себя серые тряпки. Он нам знаком; это Лёня – смуглый, темноглазый, в военном френче без погон.
Лёня. Утром тридцатого августа, в десять часов, я отправился на Марсово поле, где взял напрокат велосипед и направился на нём на Дворцовую площадь, к помещению
Стихотворение Леонида Каннегисера, опубликованное в кн.: Леонид Каннегисер. Париж, 1928.
