за развитием событий, но помню картинку, как очень старого человека вывозят из дома в инвалидной коляске. Очевидно, кто-то где-то до сих пор преследует бывших нацистов.
Но кто?
Если Джозеф лжет, мне нужно знать почему. Но если он говорит правду, тогда я могу невольно стать частью истории.
Мне нужно подумать. И пусть Джозеф верит, что я на его стороне.
Я поворачиваюсь к нему. Перед глазами стоит образ юного Джозефа в нацистской форме, вот он поднимает руку и стреляет в кого-нибудь. Вспоминается фотография из школьного учебника истории – изможденный еврей несет на руках тело другого.
– Прежде чем я решу, помогать вам или нет… мне нужно знать, что вы сделали, – медленно произношу я.
Джозеф задерживает дыхание и испускает долгий вздох.
– Значит, вы не отказываетесь наотрез, – осторожно говорит он. – Это хорошо.
– Это плохо, – поправляю его я и бегу вниз по Святой лестнице, а он пусть сам о себе позаботится.
Я гуляю. Много часов. Знаю, что Джозеф спустится вниз из святилища и попытается найти меня в пекарне, поэтому мне не хочется быть там. Наконец я возвращаюсь и вижу: чудесам нет числа. Хилые, увечные, старые, прикованные к инвалидным креслам люди тонкой струйкой вытекают из входных дверей. Несколько монахинь, стоя на коленях, молятся в коридоре у куста олеандра, рядом с уборной. Каким-то образом за время моего отсутствия весть об Иисусовом Хлебе разнеслась по округе.
Мэри стоит бок о бок с Рокко, который завязал свои дреды в аккуратный хвост и держит хлеб на блюде, накрытом бордовым кухонным полотенцем. Перед ними мать провозит в сложно устроенном, моторизованном кресле на колесах своего сына лет двадцати.
– Смотри, Кит, – говорит она, беря хлеб и поднося его к скрюченному кулаку юноши. – Ты можешь потрогать Его?
Завидев меня, Мэри оставляет Рокко на посту, а сама берет меня под руку и ведет на кухню. Щеки у нее пылают, черные волосы расчесаны до блеска, и – Матерь Божья! – неужели она накрасилась?
– Где ты была? – укоризненно спрашивает Мэри. – Ты все пропустила!
Вот что ее волнует.
– А?
– Через десять минут после полуденного выпуска новостей они начали приходить. Старые, больные, все, кто хочет просто прикоснуться к хлебу.
Я думаю, во что он превратился после того, как его потрогали сотни рук.
– Может, это глупый вопрос, но зачем?
– Чтобы излечиться, – отвечает Мэри.
– Верно. Онкологам давно уже надо было искать лекарство от рака в куске хлеба.
– Скажи это ученым, которые открыли пенициллин, – говорит Мэри.
– Мэри, а если это не имеет ничего общего с чудом? Просто молекулы глютена так сцепились?
– Я в это не верю. Но в любом случае это все равно чудо, потому что дает отчаявшимся людям надежду.
Мои мысли возвращаются к Джозефу, к евреям
