усмехались, качали головами – вели немой разговор, прекрасно понимая друг друга.
– Да, – вспомнил эксперт, – ты разобрался с уборщицей? Ну, которая…
– Конечно! – Детектив допил очередную кружку и промокнул салфеткой усы. – Она приходила к Гамову убирать по вторникам и пятницам. Утром в пятницу у нее случился приступ радикулита, не могла разогнуться. К вечеру все прошло. Врач, к которому женщина обратилась в понедельник, сказал, что никакого радикулита у нее нет в помине, а приступ… ну, мало ли, всякое случается…
– Иными словами, если бы не этот неожиданный, необъяснимый, чрезвычайно маловероятный приступ…
– Миссис Роджерс, как обычно, постучала бы в шестнадцать часов в дверь Гамова, не услышала бы ответа, открыла бы дверь ключом, который у нее был, прошла бы на кухню за шваброй и тряпкой, как делала всегда…
– Ужас, – прокомментировал Розенфельд. – И ничего не докажешь.
– Ничего, – согласился Сильверберг.
– Еще одна косвенная улика, – продолжал Розенфельд. – Я, конечно, не спец в квантовой физике и всех этих вероятностях, но… В общем, могу утверждать, что Бернс куда более талантливый математик, чем Гамов. У них несколько совместных работ, я их просмотрел. Посмотрел работы, написанные каждым в отдельности. Готов свидетельствовать под присягой: Гамов великолепный физик, идеи – блеск, но математик посредственный. Бернс – наоборот. И никто не убедит меня в том, что пресловутую функцию перераспределения вероятностей Гамов рассчитал сам.
– Но, черт возьми, Арик, за каким дьяволом нужно было Бернсу убивать Гамова?
– Закажи еще по паре кружек, и я отвечу.
– Ответь, потом закажу.
– О господи, будто ты сам не понимаешь!
– Типа – зачем ему конкурент? Теперь он, вообще-то, единственный, кто умеет играть вероятностями, а собственной судьбой уж точно.
– И если завтра тебе на голову свалится кирпич…
– Ты серьезно? Это ему зачем?
– Слишком много знаешь, – хмыкнул Розенфельд.
– Так он же воображает, что я чайник! Я видел его глаза. Полицейские для него – копы, низшая раса, ржавые чайники, да. Он уверен, что я ничего не понял, иначе не стал бы передо мной распинаться.
Розенфельд кивал.
– Конечно. Он знал, что разговор не записывался, но все равно потом спросил – на всякий случай. Верно? И он знает, что память у тебя прекрасная. Чайник, да. Но…
– Закажу еще пива.
Детектив поднялся и направился к стойке, неуверенно переставляя ноги.
– Гамов был посредственный математик, – пробормотал Розенфельд, покачивая рукой пустую пивную кружку. – Бернс прекрасный математик. Но есть математики и получше, верно?
Он отвернулся к окну и принялся разглядывать собственное отражение в темном стекле, за которым тускло светили уличные фонари.
