окончательную форму и смысл. Из носика закопченного чайника, висевшего на рогатине, выстреливал пар от кипятка, воду для которого Кэп промыслил в одному ему известном источнике. Кира блаженно сжимала тонкими пальцами эмалированную кружку. Среди предметов, полускрытых в темноте, выделялись почему-то Герычевы светлые шнурки, аккуратно стягивавшие высокие ботинки.
Усталые друзья проникновенно подпевали:
Мышонок устал, мама-мышка не спит.
Мышиное счастье природа хранит.
Измученную Лиму пробирала гальваническая дрожь. Она, похожая на кузнечика, сидела на мшистом пне, выставив острые коленки, и с силой процарапывала палкой по земле узоры и линии.
– Витя, – позвала Никуня умильно. – Посмотри, какая смена растет.
Подразумевалось, что снисходительный Виктор Иванович благословит начинающую художницу, но мэтр только фыркнул и отвернулся.
– Дилетантство, – пробурчал он. – Не-про-фесси-ональ-но…
Отчеканив свой приговор, он встал и, ссутулившись, побрел к палатке, рядом с которой Галя и Игорек перебранивались, кто из них больше потрудился, пока его помощник сачковал. Все смутились, Никуня чуть не заплакала от досады, а Лима гордо выпрямилась, глядя вслед знаменитости. В ее бессмысленных глазах плясали язычки пламени. Кэп нахмурился, но сказал только:
– Далеко не забредайте, тут компас не пашет кое-где. Железа с войны много… раньше черепа по лесу лежали.
Когда он сказал про черепа, в глазах Лимы что-то дрогнуло, а Борис, уставший от людей, симпатичнейшим из которых ему виделся ненавистный Кэп, последовал за Виктором Ивановичем. Краем глаза он увидел оседлавшую бревно Тюшу, которая, в то время как ее держали за одну руку – Брахман, а за другую – Помор, ржала утробным смехом.
В палатке было тесно, и чей-то спальник пах бетонной пылью, словно его вытащили из складского подвала. Злая, как черт, Галя выговаривала Виктору Ивановичу через спеленатые тела Бориса и Игорька:
– Мерзкий ты, девочку обидел… А свою палатку не прощу, понял? Она знаешь, сколько стоит?..
Виктор Иванович рычал вполголоса:
– Это не искусство… профанация! Палатка… что прицепилась… я тебе картину подарю. Продашь – купишь десять палаток…
Пошевелившись, подал голос Игорек:
– Витя из воздуха деньги рисует.
– Из комсомольской жизни? – сказала Галя презрительно.
– Из какой надо жизни.
Борис, которого щекотали Галины волосы, отдающие дымом, репеллентом и детским кремом, мысленно выбрасывал из дневного багажа людей, обрывки разговоров, сонное ворчание, человеческие звуки, проникавшие через брезентовый тент. Он погружался в тишину с ложными шорохами и лесными галлюцинациями: гулом деревьев, скрипом веток, журчанием воды, треском
