велел обратное, – тот спрыгнул с кобылы. – Сказал, что негоже отправляться тебе одному. Еще надо все записать для порядка. Вот…
Прохор вздохнул.
– А откуда ты знаешь, что я не вчера уехал?
– Опросил стражу у ворот, что у меня, языка нет? Они же ведут учет: кто входил, кто выходил. Чтобы всегда знать, сколько народу за стенами города.
– Пёс с тобой, но только запомни: слушаться меня во всем. Скажу сидеть – сиди, скажу бежать – беги. Понял?
– Мне все равно, лишь бы живым остаться и сытым, – отмахнулся писарь.
– А вот этого как раз я тебе обещать не могу. Ладно, пошли, скоро вечереть начнет.
Они побрели вдоль опушки леса.
В ветвях деревьев чирикали невидимые птички, где-то настойчиво дятел долбил клювом кору, пытаясь добраться до червяка, где-то угукал филин. Даже кукушка расщедрилась, когда шут решил узнать, сколько лет ему жить. Птица накуковала сто раз, а вот писарю повезло меньше: пернатая гадалка остановилась после второго раза.
Служитель пера и бумаги глупо улыбнулся и отшутился, мол, это она в столетиях посчитала, а сам уже пожалел, что не ослушался королевского указа и поскакал-таки вслед за шутом.
В чаще трещали сухие деревья, на головы то и дело падали то шишки, то желуди. Когда впереди показались шапки ульев и шалаш пасечника, летописец радостно потер руки.
– Наконец-то привал.
– Ты не больно-то радуйся, – охолонил его Прохор. – Если этого обормота тут нет, значит пойдем дальше, искать королевского ягодника и такого же грибника.
– На ночь глядя?!
– Я тебя, кажется, предупреждал. Выражай свое недовольство молча, – шут открыл крышку часов и посмотрел на стрелки. – Времени еще много.
Глубоко в гречишном поле стояло около тысячи ульев, которые напоминали огромный город, только с высоты птичьего полета. Прохор однажды поднимался с изобретателем на воздушном пузыре, поэтому у него было с чем сравнивать. Вокруг кружило бессчетное количество пчел, от которых летописец боязливо отмахивался сорванной березовой веткой. Тем временем шут осмотрел шалаш.
– Пусто, – разбил он надежды писаки на привал. – Придется идти дальше. В лес, мой юный друг!
– Я, между прочим, старше тебя на два года! – недовольно ответил тот.
– Ну, значит, и умрешь раньше, – парировал рыжий хохмач. – Тебя, кстати, как звать-то?
– Фрэд, а тебя?
– Меня – дураком, но ты можешь… Я передумал, никак не зови, главное сам откликайся, – и Прохор, накинув на голову капюшон, шагнул в самую чащу, заслоняющую своими пышными кронами небо.
Летописец начал стонать уже через десять минут. Мало того, что лошадь пришлось оставить на опушке, привязав ее к рябине, ему казалось, что шут специально повел его через бурелом, ямы и болотину, минуя дорогу, просеки и тропинки. Вокруг, не прекращая, жужжали оводы и комары, которые больно кусали и забирались
