Но вот если бы кто-то начал смотреть глубже, то оказалось бы, что по-настоящему выдающихся дел у меня за душой как не было, так и нет, и что за два года я не смог даже найти для себя направление, которое мог бы назвать основным. Тетради показывали это со всей очевидностью: за всей работой – впрочем, весьма большой и проделанной весьма добросовестно – не стояло никакой общей идеи, а её результаты – достаточно скромные – могли пойти единственно в диссертацию, которая сначала будет со скрипом защищена, а потом так и уйдёт в архив невостребованной.
Для протокола. Я вовсе не настолько тщеславен, чтоб мучиться из-за того, что мой «кирпич» не окажется гениальным настолько же, как работы создателей Сказки, труды Врума, статьи Гедельштайера или нынешние семинары Осадько. И я давно смирился с тем фактом, что до уровня Гертруды и Василисы мне никогда не подняться. Слух о том, что Пек защитился в шестнадцать лет, тоже уже перестал задевать моё самолюбие. Из-за чего мне действительно бывает обидно – так это из-за того, что у Василисы, у Пека, у Леи и у Аполлона Артамоновича, когда они говорят о работе, горят интересом глаза, в то время как мне остаётся кивать, следя за тем, чтоб выраженье лица не выдало ненароком того, что я обо всём этом думаю.
Я прошёл через комнату и налил себе чаю. Потом я сел и вновь погрузился в самокопание.
…Порой я жалею, что не чертовски бездарен и не непроходимо туп – тогда у меня, по крайней мере, были бы повод и формальное оправдание к тому, чтобы покинуть эту шарашку и начать искать свою долю в чём-то другом. Проблема в том, что сейчас, сидя за этим столом, я совершенно не представляю, что там, за Внешней границей, могло бы меня ждать такого, ради чего стоило бы начинать шевелиться. Управление развращает – мне доводилось работать в коммерческой фирме, и я понимаю, что заниматься абы чем лучше в комфортных условиях: чай в рабочее время, валяние дурака вместе с коллегами и полуприкрытые глаза руководства в наши дни дорогого стоят. Человек менее чистоплотный просто махнул бы рукой и плыл по течению – я знаю таких. И всё-таки я как последний дурак в глубине души продолжаю надеяться, что вдруг распахнутся какие-то двери и жизнь подарит мне шанс, от которого всё изменится – с каждым новым заданием, с каждой новой неделей. Вот только…
Я вздохнул и повернулся к окну. В Сказку я попал не в таком юном возрасте, как некоторые, – мне было двадцать четыре. Я пришёл сюда обычным туристом, но Аполлон Артамонович, который тогда ещё занимался работой в поле и которому волею судеб выпало стать моим сопровождающим, сделал мне предложение, которое я, повинуясь минутному импульсу, принял. Что-то старый волшебник увидел во мне, что-то такое… Знать бы ещё что.
Я допил чай, но продолжал сидеть, держа в пальцах ещё тёплую чашку. История моего вхождения в сказочный мир чем-то напоминала день из жизни бездомного мальчишки, который спустился в метро: какой-то прохожий, пожалев морозным декабрьским вечером беспризорника, вложил в его руку жетон,
