необходимости, садились обедать.
В сервировке стола были старое серебро и дорогой фарфор, но вместо тонких яств на тарелки прямо из кастрюли клали вареную картошку. Старая дама с седыми волосами, зачесанными в высокую прическу, сидела на хозяйском месте, черты ее лица были как будто вылеплены из севрского фарфора, как те изящные чашки, которые стояли перед ней на серебряном подносе с вензелем под дворянской короной. Черты эти повторялись, несколько измененные, в лице мужчины лет тридцати пяти, сидевшего по правую руку старой дамы, и в лице молодой девушки, которая собирала тарелки со стола; горничные уже отошли в область преданий в этом доме.
– Обед для мадам придется подогревать. Я посылала Асю ее сменить, но мадам отослала Асю обедать и уверила, что достоит очередь сама, – сказала старая дама – Наталья Павловна.
– Мадам – мужественная гражданка, ее героический дух не сломит ни одно из бесчисленных удовольствий социалистического режима, а двухчасовая очередь за яйцами – это пустяки; к этому мы уже привыкли, – усмехнулся Сергей Петрович.
– Ты принес мне контрамарку на концерт, дядя Сережа? – спросила Ася.
– Нет, стрекоза. Но не бойся, мы пройдем с артистического подъезда. Завтра концерт у нас в филармонии, мама, – Девятая симфония. Нина Александровна солирует. Может быть, наконец соберешься и ты? У Нины Александровны сопрано совершенно божественное, не хуже, чем у твоей любимицы Забеллы[15].
– Ты отлично знаешь, Сергей, что я выезжать не хочу. Воображаю себе вид зала Дворянского собрания теперь и эту публику… Дома я, по крайней мере, не вижу этих физиономий. Не вздумай меня опять уверять, что там публика интеллигентная – интеллигенции теперь не осталось.
– Но Девятая симфония во всяком случае осталась Девятой симфонией, мама. А солисты и оркестр…
– Мне дома лучше, – сухо перебила сына Наталья Павловна. – Ася ничего прежнего не видела и не помнит, вот и веди ее.
– Обязательно постараюсь устроить обеих девочек и Шуру Краснокутского. Я уже обещал. Посмотри скорей, мама, на Асю – она краснеет и уходит к буфету. Знаешь почему? Наша Ася приобрела себе в лице Шуры поклонника: я уже с месяц замечаю, что юноша неравнодушен к ней.
Улыбка неожиданно проскользнула по мраморному лицу Натальи Павловны и смягчила строгие черты. Полуобернув голову, она взглянула на внучку.
– Зачем ты меня дразнишь, дядя Сережа? – отозвалась эта последняя, перебирая ложки и вилки на самоварном столике. – Ты ведь очень хорошо знаешь, что Шура мне не нравится. Ну вот! Бабушка уже вздыхает! – прибавила она с оттенком нетерпения.
– Вздыхаю, дитя мое, когда подумаю о твоем будущем. Я не представляю себе, кто может обратить на себя твое внимание? Теперь нет молодых людей нашего круга, достойных тебя.
– Найдутся, мама, – сказал Сергей Петрович, – traine[16] жизни теперь не тот; все по углам попрятались, как мыши; beau monde[17] в ссылках и концентрационных лагерях.
– Вот
Ход
Высший свет
