округу только беспомощными стонами, не привлекающими к себе никакого внимания.
Через некоторое время меня принесли в помещение, где холод пронизывал до костей, хотя несколько минут назад мой зад напекало так, что я не мог понять, это солнце так сильно греет или орк, тащащий меня, положил руку на мою задницу. Меня кинули на сырую землю. Я врезался спиной в каменную стену, затем большая рука схватила меня за голову и сорвала мешок.
Глазами, еще не привыкшими к свету, я видел расплывчатую большую зеленую фигуру, которую освещал такой же расплывчатый факел, висящий на стене чуть позади орка.
– Габанина дура ма, – сказал он, развернулся, почесал свой огромный зад, накрытый только кожаным доспехом, похожем на римскую юбку, вышел из темницы и закрыл железную дверь.
Да, это была совершенно обычная темница. Деревянное ведро в углу под экскременты заключенных; цепи, свисающие с потолка и оканчивающиеся железными наручами; лужа, в которую сквозь щель наверху капля за каплей стекала вода; и исхудавший гном, сидящий в углу темницы и глазеющий на меня маленькими черными блестящими, отражающими свет единственного факела, зрачками.
– Эй. Ты понимаешь по… – я вдруг вспомнил, что здесь этот язык называют всеобщим, но решил спросить по-другому. – Ты понимаешь меня?
Гном сидел, поджав колени к груди и продолжал испуганно смотреть в мою сторону.
– Вот блять! Конечно, чертова ботаничка не может знать всего. А вот гномьего словаря у меня точно нет… – посетовал я, лежа одной щекой в какой-то мерзко-воняющей жидкости и мне оставалось только надеяться на то, что меня греет не моча заморенного гнома.
– Гивли, – послышалось со стороны дистрофика.
– Что? – отозвался я. – Можешь не лепетать на своем…гномьем, если слова из твоего лексикона не созвучны со словами из всеобщего языка. Но, полагаю, ты поздоровался. И тебе… Гивли, бедолага.
– Нет. Гивли…это мое имя, – проговорил узник, голосом ребенка.
– Ты разговариваешь на всеобщем? – обрадовался я и хотел было подскочить, но руки и ноги до сих пор были накрепко связаны. – Эй, Гивли, можешь развязать мне руки?
Гном какое-то время молчал, продолжая пялиться на меня, а затем сказал:
– Зачем? Ведь тебя не просто так бросили в темницу? Может ты сразу убьешь меня?
Похоже гном действительно был подростком.
– Ну ты же не убийца. Значит я тоже могу быть безобидным…
– Ну, я… – он запнулся, а потом вдруг заговорил более уверенно. – Убивал очень много людей и нелюдей! Меня и заперли в эту тюрьму, потому что я самый…кровожадный убийца в Ниаммии! Если ты попробуешь покуситься на мою жизнь, я тут же убью тебя, человек…Понял?
Было видно, что мальчишка-гном сочиняет на ходу, но, если не сыграть по его правилам, этот трусливый нелюдь так и не освободит меня.
– Я понял тебя, Гивли, – ответил я. – Должен тебе сказать, что мне очень страшно находиться с тобой в одной камере.
– То-то
