не до смеха.
– Так ты против президента! – нервно облизнувшись, сказал лейтенант и оглянулся на стену, где висел портрет любимого человека.
– Против какого? – я начал уставать от разговора. Беседа с идиотами тем вредна, что и себя начинаешь чувствовать по-идиотски.
– Против Путина! – со священным трепетом промолвил милиционер, который – офицер. Который – не офицер – встал по стойке смирно: Путин – наш президент, Путин – наш император, Путин – гарант процветания.
– Я за него не голосовал, – ответил я. – Чего ты хочешь, лейтенант?
– Подпиши протокол, сволочь! – метнулся вперед сержант с бумагами.
– Сам сволочь, – ответил я, но менты никак не отреагировали, видимо потрясенные встречей с живым врагом государства, как им казалось.
В протоколе было написано, что я нецензурно выражался в публичном месте и пребывал в состоянии, позорящем человеческое достоинство, и еще что-то такое же административно наказуемое. Три штрафа по тысяче рублей каждый. Капля в бюджет государства. Нехилая получается добавка в масштабах всей страны. Штрафы и налоги – это тоже внутренний валовый продукт.
Я не очень хотел подписывать, точнее, даже, я очень не хотел подписывать. Сержант это заметил и два раза взмахнул дубинкой – волшебной палочкой, возникшей у него в руках из ниоткуда. Ручка, которую я вертел в пальцах над листиками, тотчас же упала на пол. У меня оказались два пальца на руке сломаны, причем, что характерно, два моих самых любимых пальца. Ими я мог раньше в случае необходимости показывать жестом «FU» и держать стакан с прохладительным напитком, изящно оттопырив указательный и мизинец. Теперь такой возможности я лишился на неопределенный срок. Я попробовал извлечь с перебитого безымянного обручальное кольцо, чтоб не препятствовало опуханию, но вовремя сообразил: таким образом, я смогу вообще весь палец просто выдернуть. Вряд ли в нашей больнице найдется кто-нибудь, кто возьмется пришивать пальцы обратно. Выбросит собакам, а ранку обработает зеленкой, вот и стану беспалым.
Капли крови с носа нарисовали на протоколах картинки из серии «В каждом рисунке – солнце», но это, пожалуй, нисколько не смущало моих мучителей. Они принялись между собой что-то едва слышно перетирать. Я вслушивался, но ушам мешал гул крови, почему-то теперь слышимый мною вполне ясно. «Отдел Зю», да «Отдел Зю». И еще хрю-хрю. Ну, то, что менты хрюкали – это понятно, они, что ни говорить, свиньи. Но вот что за отдел Зю? Зюгановский, что ли? Неужели этот прокоммунистический провокатор разжился своим секретным бюро?
Я подмахнул протоколы левой рукой – все равно деваться-то некуда – и поднялся на ноги. Утро игралось птичьими трелями, которые легко было перевести: время пять – двадцать пять. Меня со всеми пожитками выпихнули на крыльцо ментовки, где уже стояла печальная Лена с пребывающей в готовности машиной такси. Я ничего не сказал ей, мне было за себя стыдно, а она ничего не сказала мне. Уж, по какой причине – я не знаю. Наверно, она меня ненавидела.
Я выплатил в понедельник только
