не верти душой, Лидушка, ты ведь уже полдня тут стоишь, вон нос-то синий. Рассказывай, чего стряслось? Почему в избу не идёшь? Слушай-ка, пойдём лучше к нам пока, там и побаем. Озябла ты вся, гляди-ко, как курица морожена.
В избе было жарко, дед Семён уже подкинул в печку дров, и благодатное уютное тепло разлилось по комнатам. Пахло топлёным молоком, что баба Уля ставила в чугунке в печь. Покрытое румяной коричневой корочкой, молоко пофыркивало, томилось. Налили чаю с молоком, достали из шкафа варенье да пирожки, сели за стол. Лидуха согрелась, раскраснелась, скинула шаль, облокотилась на спинку стула, утирая лицо.
– Дак чего случилось-то у тебя, соседушка? – начала разговор баба Уля.
Лидуха малость помялась, а после и ответила сразу в лоб:
– Подселили мне кого-то!
– Чего-то не пойму я тебя, – не поняла баба Уля, – Ты на постой что ль кого пустила?
– Никого я не подселяла, Уля, это кто-то мне подселил. Да за что только?
– Так, – сказала баба Уля, – Давай-ка начни сначала всё. Что да как. А то я ничего не понимаю.
– Значится так дело было, – вдохнув побольше воздуха, принялась за рассказ Лидуха, – Несколько дней назад сидела я вечерком, смеркалось уж, газету читала. Как раз Надя-почтальонша в тот день свежую принесла. Ну так вот, сижу я и слышу – по чердаку словно ходит кто. Прислушалась я.
Думаю, наверное, кошки это, там у меня лаз есть в одном местечке, так все окрестны коты у меня сбираются бывает, сколько раз видала, как на крышу ко мне лезут. Да я их не гоняю, хоть мышей половят, поди, всё хорошо. Они не пакостничают.
Ан нет, слышу, не кошки это. Тяжёлые шаги, мужские будто. Медленно ступают эдак – скрип-скрип, скрип-скрип. Я фуфайку накинула, рассердилась даже, думаю вот это да, вконец обнаглели, средь бела дня воры лазят. Сейчас, думаю, выйду во двор, да возле лаза встану и увижу кто это. Только собралась было выходить, как слышу – шаги эти в сенцах уже! Топ-топ, по половицам. Тут страх меня взял, Уля. Да как же это, думаю, он в сенцы-то сумел попасть? Я ведь дверь всегда запираю.
Я крючок накинула на дверь, что в избу-то ведёт. А сама стою, жду. И тут вдруг в дверь постучали, тихохонько так, и голосок слышу, не мужской, а вроде детского такого, писклявый:
– Лидушка, открой мне дверь…
Я ни жива, ни мертва стою. Знаю ведь, что сенцы у меня заперты были, не мог никто войти! Кто же там тогда, за дверью?
Стою, молчу, думаю, поди уйдёт этот, коль я отвечать не стану? А он снова пищит:
– Открой, Лидушка, знаю я, что ты дома.
Я давай молитву читать «Да воскреснет Бог». Ка-а-ак ухнет за дверью, как загрохочет! Застучало с силой в дверь, и голос – уже не тот, писклявый – а грубый такой, басом как закричит:
– Открывай дверь, я тебе говорю! Иначе хуже будет!
Ой, как мне страшно сделалось, ноги подогнулись, так и села я у двери на пол. Сижу, а сама всё слова твержу « Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…». А там, в сенцах, беснуется
