бля! – рявкнул Твердохлеб и рванулся к парусу. Моряки отшатнулись, недостаточно расторопный юнга получил затрещину и отлетел к переборке. Боцман преломил сжатый в руках брезент о колено и с одного маха захлестнул узел-щегол. – Так вязать!
Оснащённый и скомканный парус понесли на палубу, в проход между надстройкой и фальшбортом. Накатила волна, моряки упёрлись, заклинились в узком проходе руками и ногами, но парус удержали. Бегом, чтобы успеть до следующего вала, потащили к мачте.
– Артём! – боцман ревел во всю глотку, чтобы радист расслышал его сквозь шторм. – Ты у нас самый ядрён-акробат. Лезь на мачту и захлестни трос наверху!
Наверху у лебёдочных блоков ветер такой, что дышать можно, только прижавшись ртом к холодному стволу мачты. Стальные скобы скользкие от воды, корабль тяжко раскачивается на волнах, грозя стряхнуть человека-муравья со скоб-трапа, а самих волн сверху даже не видно – сплошная пена, кипящая у бортов. Артём с третьей попытки, едва не сорвавшись, захлестнул трос вокруг мачты и полез вниз.
– Взялись! – рявкнул боцман, и все разом ухватились за трос. – Тяни!
Парус втянули наверх, и он раскрылся с хлопком, подобным пушечному выстрелу. Три угла квадратного брезентового полотнища крепились к мачте и кнехтам на палубе, четвёртый угол свободно стелился по ветру. По сравнению с махиной «Громобоя» парус казался носовым платком, корабль по-прежнему несло к побережью. Но капер стал управляем и больше не норовил развернуться бортом к волне.
– Идём в бухту Калипсо, – решил Тарновский. – Повезёт – спасёмся, нет – разобьёмся о скалы.
Бухта Калипсо своим названием напоминала о романтической эпохе, когда пароходы Российского императорского флота, шаткие и неповоротливые, закрашивали последние белые пятна на земном шаре:
– Мичман Вальронд, как вы назовёте эту бухту? – спрашивал капитан зелёного мичманёнка.
– Бухта Калипсо.
– Гм? Калипсо! Нашим мужикам-поселенцам это название ничего не скажет, но пусть будет Калипсо.
В глубине бухты, в тысяча восемьсот каком-то мохнатом году, угнездилось село из полутора сотен изб при церкви, рыбоконсервном заводике и причале для десятка кавасаки. Огни села показались в пятом часу утра. За дождевой пеленой сигнальщики «Громобоя» различили силуэты сопок и скалистый мыс, защищающий вход в бухту. Капер понёсся вдоль мыса, прибой кипел у самого борта.
– Проходим! Проходим! – заорал сигнальщик.
Удар был такой силы, что все, кто находился в рубке, полетели вперёд. Подводная скала вспорола днище «Громобоя», как нож консервную банку. Застонала обшивка, волна приподняла капер и продвинула на метр вперёд, ещё крепче засадив на рифе.
– Приехали! – Тарновский первый вскочил на ноги, бросился на крыло мостика.
Ураган стихал, и на палубе можно было стоять, не опасаясь, что ветер подхватит и унесёт в темноту. Обрывистый берег находился совсем рядом, почти рукой подать до перекрученных ветрами кедров. Но между берегом и кораблём бурлил прибой, грозя размазать по
