пусть не весь, без отдельных слов, но видел.
– Надеюсь, Воин я, а им разрешено, есть мясо… пить вино… – в полголоса начал проговаривать он.
Лёля молча начала прислушиваться, по-прежнему ни слова не говоря.
– Ручка нужна, – глянув в её сторону и улыбнувшись, тем самым как-бы извиняясь, что раньше окончания ужина встаёт из-за стола, сказал Саня. – Не убирай, ещё допью.
Он перебрался за письменный стол и начал писать:
Надеюсь, Воин я, а им разрешено
Есть мясо в Пост, и пить (немножечко) вино,
Но вот уж третий день, как на меня в окно
С укором кролик смотрит… мне не всё равно.
Он отложил ручку. Монорим был закончен, но что-то продолжало его беспокоить.
– Надо подождать, пусть отлежится – подумал Саня, решив вернуться на кухню.
Уже двигаясь в сторону кухни и задумчиво находу бубня: – Надо Ж дать, надо Ж дать, – он, вдруг, остановился. Взгляд его упёрся в лежащую на телефонном столике книгу.
– Воскресенье, – прочитал Гиров заглавие романа Льва Николаевича Толстого, взяв книгу в руки и постояв неподвижно несколько секунд, повернул назад. Сев за стол, он стал медленно выводить:
Тридцатый день Поста,
Я одинок как перст.
Ни Пушкина, ни Блока,
Ни… сурово.
Я в узел завязал себя, постясь,
А Бес… Бес мясо жрёт.
– Толстого?
– Да, увы, ведь нет у нас коровок.
Прочитал. Ему явно не нравилась последняя строка залетевшего в его голову не весь откуда стишка, прежде всего, из-за нарушения в ней слога. Написание стихов Саня считал для себя этаким приятным время провождением, но несмотря на это понимал, что если теряется слог, то и мысль начинает хромать и уходить с верного пути.
– Ладно, дозреет, – подумал он и пошёл допивать чай.
– Написалось, – спросила Лёля, когда он вернулся.
– Не до конца, – как бы извиняясь, улыбнулся он в ответ.
– Ясно. Санёчек, я про Шурика нашего подумала. Может, отправить ему в помощь парочку человек? Из приезжих? Узбеков, например? Они, я думаю, согласятся в деревню переехать, лишь бы там работа была.
– А, что? – заметив удивленный взгляд мужа, заторопилась Лёля. – Они, хоть, не пьющие, не подведут. Замучился, ведь, там совсем один сражаться с этим беспределом. Мало того, что Новый год с коровами одному встречать пришлось, так ещё все две недели, как прокажённый, проработал безвылазно.
– Ага, а не проработал бы две недели, как ты говоришь, как прокаженный, и был бы для этих коровушек свой Освенцим, – грустно подытожил её рассказ Гиров. – Хотя узбеки и на Севере… не знаю, не знаю.
– Поумирали бы все коровушки с голоду, – кивнула жена. – Её ведь матушку ещё и доить надо по часам, а иначе мастит и воспаление молочной железы… – Лёля тяжело вздохнула, глаза её стали наполняться слезами и она, решив, что лучше
